Рюрик. Полёт сокола

Ольг медленно, даже с некоторой осторожностью, подошёл к могучему стволу древнего великана. Он стоял так некоторое время, закрыв очи, и даже на расстоянии чувствовал, как текут в сём священном древе токи земной силы вверх, к сварге, а оттуда, напротив, небесные, устремляются к матерь-земле. Он стоял, всё более проникаясь теми едиными токами, и ощущал, как они очищают тело и укрепляют душу. Всплыли слова старого колдуна из селения эстов о двух началах его, Ольга, души — противоположных, но единых. Юноша зашептал на кельтском какое-то древнее заклинание, которое слышал в детстве от бабушки, и перед закрытыми очами пронеслись видения то ли прошлой, то ли ещё несостоявшейся жизни. Тогда он наложил обе руки на шершавую кору древа, и едва не отнял их — в голове вспыхнуло, будто от удара Перуновой молнии, и в том мгновенном блеске Ольг узрел образы, о которых решил не говорить никому.

— Благодарствую, отче, — тихо произнёс кельт, отступил от древа и поклонился ему, приложив правую руку к груди.

В сей миг послышался свист, и стремительные бело-пёстрые тела из небесной сини ринулись к земле, но, не долетев до неё нескольких саженей, снова взмыли вверх, а потом, описав несколько кругов вокруг священной кроны, уселись на раскидистые ветви дуба.

— Сварга, Суженый! — радостно воскликнул Рарог. Ему показалось, что со священными птахами прилетело само его детство. — Милые мои, волшебные птицы!

Отец Ведамир тут же достал из висящей на боку сумы рукавицу из бычьей кожи, надел её на шуйцу и призывно свистнул. Сварга слетела на привычное ей место, а более осторожный самец остался на ветке. Рарог подошёл к пернатой сродственнице, осторожно и даже нежно погладил её. Божеская птица притихла и прикрыла очи от того прикосновения.

— Добрый знак, коли сама Сварга с Суженым благословляют вас перед дорогой. Подойди и ты, сыне, — оборотился волхв к Ольгу, — прикоснись к птице божеской, она дозволяет. — Молодой кельт, подойдя к птахе, погладил её и что-то тихо промолвил.

— Ну, что ж, — заключил отец Ведамир на прощание, — пусть все светлые боги хранят вас на пути в Новгородскую землю. Священный Огонь предрёк, что путь сей будет непрост. Поклон от меня земле Словенской, и волхвам-братьям, её хранящим, и князю Гостомыслу многая лета!

Глава IV Сон Гостомысла

Новгород, чуть ранее. Думы Гостомысла. Князь рассказывает свой вещий сон, и волхвы растолковывают, что боги пророчат княжеский престол старшему сыну его средней дочери Умилы Рарогу-Рюрику

«Снова тяжкие времена приспели для земли Новгородской Словенской, на которую беда приходила уже не раз. Богата земля сия, — и пушнины много в лесах обширных, и железа болотного вдосталь, и рыбы в реках да озёрах, не говоря уже о таком богатстве, как соль, которая поважнее злата для человека. Злата сколько не имей, а на зиму долгую запасов из него не заготовишь, а вот соль-то помогает человеку стужу ту длинную северную пережить и рыбой солёной, и икрой её, и мясом, и грибами, и огородиной всякой, впрок с помощью соли заготавливаемой, капустой там квашеной, огурцами. Да и люд тут, с многих концов собравшийся, знающий да умелый. Что тебе стекольного дела мастера такое вытворяют, одни обережные глазчатые бусы чего стоят! У арабских рукомысленников сначала учились, а потом и сами в Ладоге мастерские поставили, не хуже, чем в Византии. А кузнецы искусные, для коих что лемех, что меч болотный сварганить, что весы-безмены, без них какая же торговля. А уж торг в Северной Словении знатный да обильный. Шутка ли молвить, главные пути из Асии через море Хвалисское и Хазарию да Булгарию по великой Волге идут в Европу через землю Новгородскую, через Волхов-реку, озеро великое Нево, а оттуда уже и в море славное Варяжское. Текут по сему пути товары, обмениваемые на серебряные дирхемы арабские, оттого путь сей Серебряным и зовётся. А другой путь, Шёлковый, из варяг в греки через Непру порожистую, снова не минет Новгородской земли. Опять же по Ловати через реку Великую и озеро Чудское, аль через Двину-реку Западную, всё в то же море Варяжское стремятся купцы к торговым градам великим Волину, Велиграду-Рарогу, Старграду, Зверину, Любеку, а уж оттуда по всей Европе расходятся, до датского Хедебю и свейской Бирки.

Только беда, она завсегда в том, что сами имеем, прячется. Коли беден человек или земля какая, так беда в бедности и хоронится. А настоящая беда, она в богатстве жить любит.

Покуда моложе был, да детьми крепкими окружён, то беду удавалось в руках держать, а вот как состарился, а дети все загинули, тяжко справляться стало и с вольницей новгородской, и с захватчиками алчными. Вольность — дело доброе, коль на общее устремлено, а коли каждый токмо про своё дбает, то и в вольности беда поселяется, и ею же питаться зачинает».