Рюрик

Тот отвел плечо, и рука Аскольда повисла в воздухе. «Ах, это я неправильно все понял, — удивился Аскольд и довольно быстро согласился со своими военачальниками. — Да, там, в заливе, ждет дружина. Мы возьмем его с собой и вернем в Царьград! Как я это сразу не подумал?»

Он развернулся в сторону Игнатия и доброжелательно проговорил:

— Мы идем на твою столицу…

— Грабить? — резко прервал его вопросом бывший константинопольский патриарх.

— Да! — спокойно ответил Аскольд и улыбнулся своей красивой улыбкой. Хочешь, мы вернем тебя назад? — милостиво спросил он Игнатия,

Но тот, немного подумав, печально улыбнулся.

— Зачем? Чтобы меня там наконец убили? Уж лучше ты это сделай! Здесь!

— Нет! — бурно возразил Аскольд. — Убить такого патриарха, как ты, этого мне Святовит никогда не простит! А вот вернуть тебя на твое место и тем самым искупить свой грех за убийство твоей охраны — это дело, достойное руки Аскольда! — гордо проговорил предводитель киевской дружины и открытой ладонью протянул правую руку Игнатию.

Низложенный патриарх улыбнулся.

— Так это ты год назад на Балканах расшугал катафрактариев Николая Первого[39]? — удивленно спросил он и принял руку своего освободителя.

— А кто такой Николай Первый? — усмехнулся в свою очередь Аскольд, слегка пожимая руку глубокоуважаемого человека не только Византии, но и всего православного мира.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — доброжелательно проворчал Игнатий и спокойно добавил: — Ты знаешь, а я действительно не хочу возвращаться в город, где меня как патриарха низложили. Я уж лучше тут…

Но Аскольд не дал ему договорить.

— У нас мало времени. Сейчас твой город открыт. Михаила нет, его армии и флота нет; ты войдешь в город как освободитель!

«От тебя?!» — удивился Игнатий и восхищенно посмотрел на Аекольда.

— Да! От меня! Я сделаю тебя главным героем Царьграда! И ты еще попатриаршествуешь! — засмеялся тот и, взяв осторожно Игнатия под локоть, с почтением, которое испытывал так редко в своей бурной жизни, предложил низложенному патриарху немедленно покинуть монастырь.

Игнатий склонил голову и тихо ответил;

— Что ж, видно, такова воля Божья!

* * *

Когда Дир пришел в себя от неслыханного дива и прекратил ощупывать то себя, то, тайком от всех, Игнатия, сидевшего на самой лучшей скамье в их ладье и с улыбкой наблюдавшего и за поведением моря, и за повадками странных варваров, с оживлением ожидавших приближения к какому-нибудь месту, где можно было бы безопасно высадить низложенного патриарха, — наступил вечер. На море было тихо, узник спокоен и сыт, а до берега, который так манил богатыми дарами, оставалась одна ночь пути. Теревинфский монастырь скоро сольется с морем и исчезнет из глаз, а тоска по пережитому событию будет вечно жить в душе каждого, кто соприкоснулся с ним. Каждому из участников этого необычного происшествия при воспоминании о нем всегда будет либо не хватать слов, чтоб описать то доблесть меченосцев, сразивших мужественных словен-катафрактариев, охранявших патриарха Игнатия, то великолепие доброго порыва Аскольда, подарившего константинопольскому патриарху не только жизнь, но и возможность вернуть себе священный сан; либо рассказчик будет так красноречив, что восторженные слушатели оставят в своей душе в качестве отзвука на этот рассказ ту долю недоверия, которая естественно возникает в душе людей, не способных на безрассудный поступок. Но люди, одаренные, широкой душой, охотно поверили в истинность поступка Аскольда и даже погоревали, что не на их долю пришлось такое княжеское счастье.