Рюрик

— Нет… не знаю, — запинался от страха монах. — Может быть, болгары… Какая разница!

Вот именно — какая разница?! Надо отразить натиск врага! Как энергично сказано! А как это сделать? Силами Орифы? Силами охранных войск? Этих сил хватит дня на два. А каковы силы врага? Неизвестно… Фотий с трудом произносил тяжелые военные слова, пытаясь принять какое-либо решение. Надо поднять всех жителей Царьграда. Ну и что же, что калеки? Надо сказать. эпарху Орифе, чтобы он послал в Каппадокию за Михаилом какого-нибудь воина, быстрого на ногу. И… неужели придется послать кого-нибудь на Теревинф, в Мраморное море, к Игнатию? Ведь народ пойдет именно за ним, за Игнатием, а не за Фотием, которого хорошо знают только при дворе императора да те монахи, которые обязаны постоянно напоминать народу, что их новый пастырь зовется Фотием.

Патриарх волновался, мысля вслух, кое-что утаивая, но в основном заражал самого себя верой в необходимость благодатного действия. А страх… страх все равно не уходил, все рос и рос, и, как только речь зашла о непосредственном руководстве обороной города, Фотий чуть было не проговорился, заметив, что есть в конце концов глава охраны крепостных стен, пусть он и…

— Ах, народ?! Да, народ… Хорошо, — глухо согласился наконец он. Надо идти к собору Святой Софии… И пусть прекратят звонить колокола! — зло крикнул он монаху, и тот через посыльных исполнил приказание патриарха.

К полудню в городе стихли перезвоны церковных колоколов, а Фотий вместе с эпархом Орифой через тайные юго-восточные сухопутные врата города проводил конную разведку за Михаилом в Каппадокию. Когда Фотий, простившись с Орифой, зашел в храм Святой Софии, перебрал святые книги и решил закрыть апокриф о житии Христа, к нему подошел молодой красивый монах и тихо проговорил:

— В город вернулся Игнатий.

Фотий побледнел. Молча смотрел на монаха и не мог выговорить ни слова. Монах понял причину потрясения патриарха и продолжил:

— Его освободил какой-то варварский вождь, дал ему охрану; эта охрана высадила его у Неориевых ворот, и теперь он дома.

— И теперь эти варвары… штурмуют город? — тяжело спросил Фотий, соображая, как дальше быть. — Наверное, — ответил монах.

— Иди к себе, — резко распорядился Фотий, но через минуту, смягчившись, молвил; — Нужен будешь, позову.

Фотий едва дождался, когда за красавцем монахом закрылась дверь и можно было спокойно обдумать грозную весть. Игнатий вернулся! Ос-во-бож-ден! Каким-то кретином… Что это?! Божья справедливость? Или Божье наказание для меня? И… как теперь к этому относиться?.. Ведь только что я сам хотел посылать за ним!.. Счастье ему, что враг у ворот…

— Исидор! — раздраженно кликнул вдруг Фотий монаха-красавца и, когда тот мгновенно появился перед его высокопреосвященством, смело потребовал: Зови Игнатия!

* * *

Они недолго смотрели в глаза друг другу, зная, что грозная сила стоит у ворот и незачем ворошить — прошлое. Вот только Фотию потребовалась огромная выдержка, чтоб не спросить хоть что-нибудь о дерзком спасителе соперника, который как ни в чем не бывало сухо и внятно перечислял дела, надлежащие к выполнению немедленно. Скорее туда, где необходимо скрыть все ценное от врага. Надо продержаться дней пять, не меньше, а то и все шесть. Три дня пути до Каппадокии! А до Сицилии все десять! Флот явно не успеет вернуться. Вся надежда на Михаила! Этот блудник-царь вроде начал заниматься государством. Правда, на уме у него всегда на первом месте личное добро, ну а у кого другой порядок правления?!

Фотий говорил много, громко, так, как никогда еще не говорил. Игнатий понял, что он унимает свою совесть, и не помогал ему в этом унизительном деле. «Не надо было хвататься за патриаршество, раз не уймешь до сих пор свою душу. Варда был бы высмеян и превращен в ничто, а ты помог ему утвердить зло в государстве, в котором и так распутствуют все, кто едва вышел из младенческого возраста. Как вовремя вас покарал Господь Бог за это», — хмуро думал бывший всесильный патриарх и угрюмо показывал те тайные клети в соборе, те сакристии, где можно было надежно спрятать государственные ценности и иконостас.

Фотий поник, понял, что Игнатий не простил ему нравственного отступничества и вряд ли поможет в обороне города.

«Да не юли ты, — кололи его, казалось, глаза Игнатия, — все мы спрячем, врагу достанутся лишь стены соборов, а что касается силы, которой нет у наших людей, то обращаться надо только к Богу!»

Фотий вспыхнул. Это насмешка? Разве Игнатий не знает, что Бог на небе. а враг на Босфоре и вот-вот пробьет дряхлые, хоть и в три ряда стоящие вокруг города стены!

«Да, ты не тот библейский третий святой, который поставил у себя в пещере жернова и по ночам молол хлеб, чтобы заглушить в себе корыстолюбивые помыслы, и достиг наконец того, что стал считать золото и серебро прахом», снова зло подумал о Фотий Игнатий, а вслух убедительно и четко сказал: