Рюрик

Богатырь Мути прижал правую руку к сердцу, запрокинув голову к небу, а глазами напомнил о Святовите и Перуне.

Аскольд расхохотался.

— Чего вам еще от нас надобно? — весело спросил он Фотия и рассмеялся еще громче, увидев наконец открытое лицо Михаила III.

— Возьми все, великолепный Язычник, — тихо обратился царь к Аскольду и в наступившей тишине скорбно попросил: — Уйди из бухты, оставь крепость Иерон, отойди от города, а мы обязуемся ежегодно тебе дань платить за это!

Аскольд раскрыл рот. Сам царь обязуется ежегодно платить ему дань! И все это слышали! И это только за то, чтобы он ушел из бухты Золотой Рог, оставил проходную крепость Иерон и вообще никогда бы больше сюда не приходил? Ну нет!

— А торговля? — резко спросил Аскольд Михаила, но тот от длительного поста уже едва держался на ногах, и внимательный Исидор уже поддерживал царя обеими руками.

— Согласен на все твои условия, — прошептал Михаил и еле-еле добавил: Только уйди с миром от города!

Аскольд вгляделся в бледное лицо Михаила и понял, что тот близок к потере сознания.

— Положите его на беседу, — попросил он своих телохранителей, но в дело вмешался Фотий.

Он приказал своим монахам взять Михаила, переправить его на свое судно и, вложив в руки Аскольда пергамент с каким-то текстом, поспешил заявить, что ввиду болезненного состояния царя Византии считает переговоры с правителем Киева состоявшимися, благополучными и мирно окончившимися.

Аскольд не успел раскрутить пергамент, как увидел, что помост его струга был освобожден от греческих просителей…

* * *

Михаил Третий вернулся в Царьград наутро шестого дня. Город был в полном унынии. Уже никто не надеялся остаться в живых, кровь лилась по улицам ручьями.

Фотий вместе с Игнатием без устали творили одну молитву за другой о спасении города. И Михаил в одежде простолюдина, босой, на голом полу решил тоже приобщить себя к их тяжкому труду. Но, казалось, Бог не хотел слышать ни одну молитву великих людей великого города, и враг все бесновался в Царьграде.

На шестой день к полудню, когда воины Аскольда ушли из города, грузили награбленное добро в ладьи и готовились возвращаться домой, Фотий созвал всех оставшихся в живых к Влахернскому храму, который чудом остался цел после Аскольдова разбоя, для всеобщей молитвы перед образом Пресвятой Богородицы. Царьградцы боялись возврата Аскольдовой дружины и потому собирались к храму, опасливо оглядываясь и перешептываясь, небольшими группами, тесно прижимаясь друг к другу.

Фотий, одетый в скромные патриаршие одежды, потребовал, чтобы принесли ризу из храма, и, когда саккос засверкал своим драгоценным шитьем перед толпой, смиренно и сначала монотонно, а затем все вдохновеннее и возвышеннее стал читать молитву, обращаясь к Божьей Матери. Он просил ее о заступничестве, о ниспослании Божьей кары на варваров, что разрушили и ограбили столь прекрасный город, и все вторили его мольбам. Молитва была страстной, но короткой. Затем Фотий потребовал положить ризу в новый, изготовленный искусными мастерами ковчег, и вся толпа, воодушевленная призывом византийского высокопреосвященства, двинулась к набережной бухты Золотой Рог, чтобы свершить священнодействие, способное сотворить чудо.

И вот настала тревожная и торжественная минута; ковчег с ризой опустили в воды бухты, и все затаили дыхание. Ковчег плавно качался на волнах. Риза, царственно раскинутая на помосте ковчега, едва колыхалась вместе с ним в безветрии, отражая в безразличное, казалось, небо сияние золотого шитья хризм, креста и облика Бога — заступника Византии. Солнце нещадно пекло обнаженные головы смиренных просителей, а ярко-голубое небо смотрело на них своими прозрачными глазами. И непонятно было, приняла Богородица мольбу царьградцев или нет. Несколько минут все смущенно смотрели на Фотия, но тот не дрогнул. И вдруг, или это показалось, но все почувствовали легкое дуновение ветерка. Толпа зашевелилась, загудела и закричала: «Облака! На небе облака!»

Фотий, плача, смотрел в небо и видел, как набегавшие облака несли с собой грозную, черную тучу.

«Приняла!.. Слава тебе. Богородица!» — потрясенный, подумал он и глянул на толпу.

— Поднять ковчег! Богородица Преславная услышала наш зов и вняла нашим мольбам! — крикнул, придя в себя, Фотий и убежденно добавил: — Теперь буря разметает их суда!..

Эхо

Хоть затыкай уши и завязывай очи: куда ни ткнись, всюду только и глаголят об Аскольдовом походе к грекам. И даров-то — во! — сколь навезли, и каждый дружинник теперь тако богат, яко византийский купец, а Аскольд с Диром — ох, батюшки, яко цари. И теперь Киев — самый славный город! И глаголят, и глаголят с утра до ночи, изо дня в день, да не одно и то же, а каждый раз что-нибудь свеженькое добавляют и удивляются без конца и края.

Не устоял Новгород: забурлил, раззадорился. «Неужто правду сказывают?» — вопрошали спокойные. «Неужто много навезли?» — вопрошали завистливые. «Неужто мы не сможем так же?..» — вопрошали сильные телом…