В социальном аспекте группа занимается ловлей на живца — изображает в Интернете детей, чтобы поймать хищников, устраивает встречу, а затем появляется с камерами и снимает их, после чего публикует видео в Интернете. А затем распространяет подробности о местных хищниках в своих районах. Они понятия не имеют о палачах.
Не все согласятся с тем, что я делаю. На настоящий момент у нас есть тридцать палачей по всей стране. Никто друг друга не знает. Так лучше. Но к нам присоединяются и становятся палачами многие. Из-за таких больных ублюдков, как мой отчим, и мужчин и женщин, за которыми мы следим, подобных мне в мире больше, чем хочется думать.
Маркус знает, кто я.
Но мы никогда не используем наши настоящие имена.
Я Палач №9. Или П9, как зовет меня Маркус.
С тех пор как я к ним присоединился, Маркус нанял еще двадцать одного палача.
Еще двадцать один сломленный человек, наподобие меня, из-за таких больных ублюдков, как тот, которого я поджидаю.
Хватаю с пассажирского сиденья сотовый и отвечаю.
— Он уже показался? — разносится по линии хриплый голос Маркуса.
Я позвонил ему сразу после того, как благополучно доставил Рыжую домой, чтобы сообщить, чем занимаюсь. Я всегда связываюсь с Маркусом, когда выхожу на одного из этих больных ублюдков.
Маркусу Норту за тридцать. Не женат. Детей нет. И он такой же запутавшийся, как и я. Он основал группу, когда ему было чуть за двадцать. Полагаю, защитный механизм. Не то чтобы он когда-нибудь рассказывал мне о своем прошлом. Да я и не спрашивал.
Но человека, несущего то же бремя, что и вы, узнать достаточно легко.
То же я вижу в Рыжей. И это до усрачки меня пугает.
— Нет, — отвечаю, гася сигару о коробку. Засовываю ее обратно, чтобы докурить позднее.
— Ты точно уверен, что это был он?
— Сто процентов.
Я не забываю лиц этих больных ублюдков. Каждое из них выжжено в моей памяти. Как и моего отчима, его лицо я буду помнить всегда.
Маркус вздыхает.
— Он доставит проблем, ты же знаешь.
— Знаю.
К дому, засунув руки в карманы, приближается темная фигура.
— Он здесь. Надо идти.
— Делай, что необходимо. Перезвони, когда все будет готово.
Я бросаю мобильник на пассажирское сиденье. Схватив бейсболку, надвигаю ее низко на глаза. Затем останавливаюсь, мой взгляд падает на гильотину для сигар. Я беру ее и опускаю в карман.
Выйдя из машины, растворяюсь в тени и быстро пересекаю улицу. Широкие шаги легко покрывают пространство между мной и ним.
Сердце в груди бешено колотится. Адреналин бежит по венам. Я готов. Так чертовски готов к этому.
Обхожу дом. Проскальзываю через заднюю калитку в сад.
Бесшумно ступаю по тропинке, ведущей к задней двери.
Кухня погружена в темноту.
Пытаюсь проникнуть через дверь. Заперто.
Мне требуется меньше тридцати секунд, чтобы ее открыть.
Беззвучно проскальзываю в дом, закрывая за собой дверь.
Слышу в гостиной рядом телевизор.
Раздается звук спускаемой в унитаз воды. Он в ванной на первом этаже.
Неслышно иду в том направлении. Для крупного парня я могу двигаться тихо, когда захочу.
Годы практики казаться невидимым рядом с отчимом, когда я был ребенком.
Не то чтобы это имело какое-то значение.
В общих чертах я знаком с планировкой дома этого мудилы. Маркус прислал мне план дома по электронной почте, пока я сидел снаружи и ждал.
Дверь в ванную открыта.
Он стоит перед раковиной и моет руки. Голова опущена.
Я вижу себя в зеркале над его головой.
Стараюсь на себя не смотреть.
Жду, когда он поднимет глаза и увидит меня.
Он вскидывает голову и бледнеет.
— Помнишь меня? — я злобно улыбаюсь ему в отражении зеркала.
Он двигается быстро, хватаясь за дверь, чтобы ее захлопнуть.
Я быстрее.
С силой распахиваю дверь.
Он отлетает на туалетный столик.
— Я ничего не сделал! — кричит он.
Я склоняю голову набок.
— Ты в этом уверен?
— Ничего! Клянусь!
Я сообщаю название магазина, где его видел.
Его лицо наполняет страх.
Мое — справедливость.
— Я же говорил, что буду наблюдать. — Поворачиваюсь и закрываю за собой дверь ванной, запирая ее. — А ты не слушал. Итак, пришло время для нас с тобой провести вторую часть нашей маленькой беседы.
— Нет, нет! — кричит слабый, жалкий, больной маленький ублюдок, скользя вдоль туалетного столика. — Да, я был там! Но я ничего не сделал. Клянусь! Я только смотрел. Я никого не трогал, клянусь!
«Только смотрел».
К горлу подступает желчь. Я сглатываю.
Хватаю больного ублюдка за толстую мясистую кисть и тащу к себе.
Теперь он плачет.
А я ничего не чувствую.