Риверстейн

За мной потянулись заспанные послушницы. Судя по лицам и скорости, с которой они оказались в холле, многие решили пренебречь утренними омовениями. И правильно сделали, кстати.

Я мрачно прислушалась к разговорами. Может, не только я с утра пообщалась с миром теней? Но ничего странного не услышала. Главной темой обсуждения был куратор, что неудивительно, и предстоящий завтрак, который вызвал горячие споры. Воспитанницы разделились на две стороны: первые хмуро предрекали окончание небывалого трапезного благоденствия и сулили нам сегодня привычно-скудный стол. Мол, быть не может, чтобы щедрость столичного лорда продержалась дольше одного дня. Вторые (в основном те, кто поглупее и помладше), яростно защищали своего кумира и обнадеживали учуянными из трапезной вкусными запахами. И строили предположения, одно другого невероятнее, чем именно так аппетитно пахло. Перечислялись и жареные рябчики, и сладкие пироги, и запеченные с грибами рыба и морские гады. Оставалось только поражаться невероятной гастрономической фантазии послушниц, которые сроду не только не ели, но и не нюхали ничего из перечисленного.

Мистрис Карислава своим появлением остановила горячие споры и неуемные измышления. Мигом растеряв запал и зябко поеживаясь, послушницы построились на пробежку.

Стылый двор Риверстейна встретил нас неласково. Тонкий снежок припорошил обледеневшие камни брусчатки, подошвы ботинок скользили по ним, как по ледяному озеру. На первом же круге с десяток послушниц свалились, поскользнувшись. Я устояла, но бежавшая передо мной Полада пошатнулась, взмахнула нелепо руками, словно подстреленная птица, и завалилась назад, увлекая меня за собой. Мы рухнули на камни, ободранные ладони засочились кровью.

— Встать!! — тут же заорала над ухом Гарпия, угрожающе просвистел хлыст и икры обожгло болью. Я подскочила, поднимаясь. Полада дернулась в сторону, мазнула по мне ботинком, мешая встать и лишая равновесия, и я снова растянулась, уткнувшись носом в снег.

Хлыст радостно рассек воздух и… завис, так и не опустившись.

Я украдкой повернула голову, не зная вставать или лучше не двигаться. Взгляд уперся в высокие сапоги из черной кожи, потом в бедра, обтянутые брюками, простую коричневую рубашку и…зеленые глаза.

В руке лорд держал отобранный у мистрис Кариславы хлыст, и задумчиво похлопывал рукояткой по ноге.

Я нерешительно подтянула разъезжающиеся коленки и встала.

— А что тут происходит? — очень ласково спросил лорд. Белая от злости Гарпия с ненавистью на него уставилась. Мне даже показалось, что наставница сейчас откроет рот, высунет длинный раздвоенный язык и зашипит, как ядовитая гадюка.

— Здесь происходит обучение послушниц, господин лорд! — через силу сдерживаясь, бросила Гарпия.

— Серьезно? — искренне удивился куратор, — и чему обучается конкретно эта послушница, — ковок на меня, — когда барахтается в грязи, не в силах подняться под вашей… плетью?

— Терпимости! — яростно выдохнула мистрис.

— Терпимости? Для чего вашим воспитанницам подобная терпимость, мистрис Карислава?

— Чтобы знали свое место! — с ненавистью выкрикнула настоятельница.

Мужчина осмотрел сбившихся в кучу и притихших послушниц.

— Боюсь, свое место они уже усвоили чересчур хорошо, госпожа настоятельница, — неожиданно грустно сказал он. И тут же его губы сжались.

— Вам известны распоряжения короля относительно… подобных методов воспитания?

Карислава злобно зыркнула, но голову не опустила.

— Король не до конца… осознает последствия таких распоряжений! Эти греховницы понимают только язык хлыста, только страх способен держать в узде пагубные мысли и удерживать от искушений, которым они так и норовят предаться!

— Да каким же?

— Всем! — Гарпия истово и демонстративно осенила себя полусолнцем, — вы просто не знаете, на что способны эти распутницы! Вот эта, — она ткнула в меня кривым пальцем с острым ногтем, — с детства в ней сидит тьма, с детства! Пресветлая Мать плачет, когда смотрит с небес на эту девку, она прибежище злых духов, уж я-то знаю! Сколько сил я потратила, чтобы повернуть ее душу к свету, уж сколько порола и учила хлыстом, все без толку! Меченая девка, порченная! Давно бы ее выкинули за ворота, в лес, пусть с волками тешится, да мать-настоятельница, святая душа, не позволила! а я считаю, что таких допускать к священному омовению в Оке Матери — грех! И святотатство!

Я опустила голову, сдерживая слезы. Да за что меня так? Что я ей плохого сделала? Еще и перед этим лордом… Стыдно.

Горькая обида полоснула не хуже хлыста, только душу… лучше бы и, правда, по ногам отходили, не привыкать мне, чем такое о себе выслушивать. Я сглотнула, не поднимая глаз. Спрятаться бы от их взглядов, яростного у мистрис, оценивающего — у куратора, скрыться, залезть под одеяло, как в детстве, чтобы никого не видеть…