Рижский редут

Сурок был очень недоволен. Он ждал нагоняя от начальства – и нагоняй стал бы тем сильнее, чем позже мои родственники прибежали бы в порт.

Он стал прохаживаться вдоль домов, всем видом показывая нетерпение, и поравнялся с дверью. Тут дверь, к которой следовало подниматься по трем ступенькам, распахнулась, и из мрачных сеней вывалился Артамон – прямо на Сурка. Мой племянник еле устоял на ногах.

– Где она?! – вскричал дядюшка диким голосом, хватаясь за сурковское плечо. Его нисколько не удивило, что мы угадали, где ему будет угодно выскочить на улицу.

– Кто? – спросил озадаченный Сурок, заглядывая в сени.

– Не знаю! Но она, она…

– Идем в порт, по дороге расскажешь! – возмутился Сурок. – Изволь радоваться, Морозка, опять! Опять! Сил моих больше нет! Я сам эту чучелу сдам на гауптвахту!

– Тебе будет очень удобно это сделать – как пройдем улицу и выйдем на площадь, тут же ее и увидим, – отвечал я.

– Нет, господа, вы ничего не поняли! – продолжал бушевать мой дядюшка, влекомый в сторону гауптвахты, коей нам по дороге к порту было не миновать. – Это не приключение! Это она, она!..

– Я сыт по горло твоими дамами, девицами, амурами и приключениями! – выкрикивал Сурок, все ускоряя и ускоряя шаг. – Стоит тебе ступить на твердую землю, как тут же образуется «она», прямо материализуется из воздуха! Диво еще, что не стал ты подбивать клинья к фрау Шмидт!

Я вспомнил, с каким испугом отнесся дядюшка к взглядам Эмилии, и понял, что с этими амурами что-то неладно.

– Да стой ты! Стойте вы оба! – гаркнул Артамон так, что прохожие от нас шарахнулись. – Это знаешь кто была?

Он сгреб нас за плечи и подтащил к себе, чтобы прошептать с мистическим ужасом в голосе:

– Это была она…

– Да кто она? – хором спросили мы.

– Та, с портрета!

– С какого портрета?.. – спросил, ошалев, Сурок, и вдруг до него дошло.

– Это доподлинно она, братцы, – тихо и взволнованно заговорил Артамон. – Такое лицо навсегда в память врезается… Она, она… меня холодный пот прошиб, когда я ее узнал… Я – за ней, она – наутек, за угол, я на какого-то пузатого налетел, она – во двор, я – туда, тут какие-то двери, коридор темный, думал – за ней бегу, сам к вам выскочил… Чудеса! Она – прямо мне навстречу!.. Она – в Риге!..

– Погоди, – я стал понемногу приходить в себя. – Ты как бежал? Покажи хоть рукой!

Все мы трое повернулись к перекрестку, от которого ушли уже довольно далеко. По описанию Артамона вышло, что он пробежал с полсотни шагов по Большой Яковлевской и свернул налево, на Малую Замковую. То, что в Риге можно дворами выйти с улицы на улицу, меня не удивило. Зато озадачило другое:

– А знаете ли вы, братцы, что мы повстречали ее в трех шагах от жилища Натали?

Тут Сурок хлопнул себя по лбу, а дядюшка мой спросил:

– Какой Натали?..

– Тебя уже в смирительный дом пора, – объявил Сурок. – Есть в Риге такой?

– Есть, в Цитадели. Как раз по дороге в порт, можем отвести, – предложил я.

– В порт! – воскликнул Артамон и понесся в противоположную сторону, потому что стоял носом к тому перекрестку, где повстречал особу с портрета.

Ноги у него длинные – мы и ахнуть не успели, как он уже доскакал до перекрестка и устремился по Сарайной. Догнали мы его бегом, вцепились с двух сторон и развернули носом в нужном направлении, а после конвоировали, как беглого каторжника, только что не держа за шиворот, он же разглагольствовал про портрет.

Наконец мы оказались в порту и первым делом встретили там канонира Степаныча с лодки Сурка.

– Ваша милость, мы вас повсюду ищем! – сказал он, кланяясь. – Вам и господину Вихреву велено иттить к господину контр-адмиралу!

– А что я говорил?! – воскликнул Сурок. – Господа, мы доигрались! Морозка, ступай со Степанычем. Степаныч, если нас упекут на гауптвахту, спрячь этого орла хорошенько да делом его каким-нибудь займи.

Нагоняй они получили знатный – ушли, не сказавшись, заставили господина Моллера беспокоиться, пренебрегли своими обязанностями в военное время. Я в ожидании сидел на скамье Артамоновой лодки, на самой корме, и производил умственные расчеты.

Я привык к спокойной и размеренной жизни. Что делать, я по своей внутренней сути человек не военный. В Риге я почти обрел счастье – квартирные мои хозяева были любезны, тем более, что я соблюдал порядок и платил в срок, Анхен дарила меня любовью от всей души, на службе ко мне относились благожелательно, из столицы привозили книги, журналы и альманахи с новинками, я даже ходил в немецкий театр, а уж пиво здешнее и вовсе доставляло мне сущее блаженство. Если бы мне кто сказал, что это образ жизни почтенного ветерана, который сорок лет отслужил Отечеству, а теперь живет на покое, радуясь, что раны не допекают, и наслаждаясь тихим своим бытием, я бы, пожалуй, обиделся.

– Я хожу на службу, – отвечал бы я, – начальство мною довольно, и я никому ничем не обязан!