Роб Рой (др. изд.)

Хороший он или дурной,
Тому служите, кто с мошной.

Так что можете говорить хоть до ночи – для Эндрю все одно.

Мистер Джарви, воспользовавшись передышкой в речи садовника после приведенной им пословицы, сделал ему наконец необходимое внушение:

– Так вот, сэр: если б дело шло только о вашей жизни – ей, конечно, цена невелика: горсточка серебряных монеток. Но тут мы все трое можем поплатиться жизнью, если вы не запомните того, что я вам скажу. На тот постоялый двор, куда мы сейчас заедем и где, может статься, заночуем, заворачивают люди самого разного роду-племени, горцы всех кланов и жители Нижней Шотландии; там, когда виски возьмет свое, скорее увидишь в руках обнаженный кинжал, чем раскрытую Библию. Смотрите ж, не мешайтесь в споры и никого не задевайте вашим длинным языком; сидите смирно, пусть каждый петух дерется сам за себя.

– Ох, как нужно все это мне говорить! – сказал презрительно Эндрю.

– Точно я никогда не видывал горцев и не знаю, как с ними обходиться! Да ни один человек на земле не сумеет лучше моего сговориться с Доналдом. Я с ним торговал, ел и пил…

– А дрались вы с ним когда-нибудь? – спросил мистер Джарви.

– Ну нет, – ответил Эндрю, – этого я остерегался: красиво было б разве, если б я, художник в своем ремесле, почти что ученый, полез в драку с жалкими голоштанниками, которые не умеют назвать ни одной травинки, ни одного цветка не только что на латыни – на простом шотландском языке!

– Тогда, если вы хотите сохранить свой язык во рту, – сказал мистер Джарви, – и уши на голове (а вам недолго их лишиться, потому что они у вас пренахальные), я вам советую никому в клахане не говорить без надобности ни единого слова, плохого или хорошего. И особенно запомните, что вы не должны называть имен – ни моего имени, ни имени вашего хозяина; не должны трубить и раззванивать, что это, дескать, бэйли, мистер Никол Джарви с Соляного Рынка, сын достопочтенного декана Никола Джарви, известный всему городу, а это – мистер Фрэнк Осбалдистон, сын главного пайщика и руководителя лондонского торгового дома «Осбалдистон и Трешем».

– Довольно, довольно, – ответил Эндрю, – добавлять тут нечего! Подумаешь, большая мне нужда говорить о том, как вас зовут! Точно я не найду для разговора предметов поважнее!

– Поважнее? Я больше всего боюсь, как бы ты не затронул важные предметы, болтливый гусак. Ты не должен произносить ни слова, ни плохого, ни хорошего, когда будет хоть малейшая возможность обойтись без слов.

– Если вы полагаете, что я не вправе разговаривать, – как всякий другой человек, – обиделся Эндрю, – пусть мне заплатят мое жалованье и харчевые, и я поеду обратно в Глазго. Расстанемся без печали, как сказала старая кобыла разбитой телеге.

Видя, что упрямство Эндрю Ферсервиса опять дошло до точки, на которой оно начинало грозить мне неприятностями, я счел нужным объяснить своему слуге, что он может вернуться, если ему заблагорассудится, но что я в таком случае не заплачу ему ни полфартинга за прошлую службу. Аргумент ad crumenam note 76, как он зовется в шутку у риторов, оказывает свое действие на большинство людей, и Эндрю в этом нисколько не отличался от других. Он тотчас, по выражению мистера Джарви, «спрятал свои рога» и, отказавшись от всяких бунтарских намерений, выразил полную готовность подчиняться любым моим приказаниям.

Итак, согласие в нашей небольшой компании благополучно восстановилось, и мы снова двинулись в путь. Дорога, шесть или семь английских миль поднимавшаяся непрерывно в гору, шла теперь под гору на те же шесть миль по местности, которая ни в смысле плодородия, ни в смысле живописности не могла похвалиться никакими преимуществами перед той, что лежала позади; изредка лишь какой-нибудь причудливый и грозный пик шотландских гор, встав на горизонте, нарушал однообразие. Мы, однако, ехали без остановок вперед и вперед; и даже когда надвинулась ночь и укрыла мглою безрадостную степь, нам, как я узнал от мистера Джарви, оставалось до места ночлега еще три мили с лишним.

ГЛАВА XXVIII

Барон Букливи, лысый черт!

Пускай вас дьявол унесет

И пусть на части раздерет, -

Построили ж вы домик, ваша честь!

Тут нет ни корма для коней,

Ни доброй пищи для людей,

Ни стула, чтобы сесть.

Шотландский народный сказ о скверной корчме

Ночь была приятная, и месяц освещал нам дорогу. Под его лучами местность, где мы проезжали, казалась более привлекательной, чем при полном дневном свете, открывавшем всю ее наготу. Свет и тени, перемежаясь, придавали ей ложное очарование, и, как вуаль на некрасивой женщине, дразнили наше любопытство, привлекая его к предмету, не заключавшему в себе ничего занимательного.