Robbie Williams: Откровение

Соглашение достигнуто такое: обычная версия компакт-диска, включая буклет с текстами песен, будет откорректирована — везде The Heavy Entertainment Show. Но первый тираж делюкс-издания — коллекционная версия! — будет называться Heavy Entertainment Show.

Альбом вышел, и разночтения в названии кто-то заметил — и фэны, и журналисты. Все решили, что это так специально сделано — чтобы разные издания отличались. Я вообще уверен, что никому и в голову не приходило, что это просто произошло по ошибке.

* * *

Он принимает снотворные. Ambien.

В начале этого лета баскетболист Коби Брайант, один из самых знаменитых спортсменов Америки, опубликовал письмо, написанное к себе-подростку. Смысл его в том, что не стоит только лишь заваливать родных и близких подарками, потому что в конце концов все, включая его самого, будут рыдать от этого, но что есть более надежные способы инвестировать в их будущее и помочь им реализовать свой потенциал.

Роб решил, что будет интересно, если он сам напишет что-то в этом жанре, так что ночью он набрасывает первые два предложения перед сном. Не очень хорошо идет. Проснувшись утром, он обнаруживает, что вот точно то, что он написал; все продуманные и прочувствованные слова от души, наставления, которые, по его мнению, стоило бы отправить себе-тинейджеру в прошлое:

Во-первых, маленький братик, я люблю тебя и очень по тебе скучаю

ага ты более чме хуже люибмый и соврешено илмый

«Ага, понимаю, — говорит он. — Это вот Ambien ваш. Представляешь, как шестнадцатилетний я смутился бы, получив такое?»

* * *

«Рановато для всего этого, верно?» — говорит Роб фэнам, собравшимся у здания Radio 2. Еще восьми утра нет.

Поднявшись наверх, он спрашивает, где здесь можно покурить. Ему отвечают, что вроде бы балкон можно открыть.

«Мы последний раз его открывали, — замечает продюсер, — ради Найла Роджерса и затмения».

«Ну, — говорит Роб, — может, откроете для Робби Уильямса и Silk Cut?»

Звучит песня The Weeknd’s «Can’t Feel My Face», потом тема Happy Days.

Крис Иванс представляет Роба слушателям; вскоре его уломают изобразить Френка Спенсера и он изольет свой невроз на утреннюю позевывающую Британию:

«Каждый раз в студии я под диким прессом: „У тебя камбэк, ты делаешь альбом, надо сделать хит, тебе сорок два, ты жирный, взор печальный, ты должен со всем этим разобраться, это не хит, ой, слово не то выскочило, этот припев канает? Нет, не канает, давай пиши припев, который все будут хором распевать, давай же, толстячок…“ Это же не за выходные делается, это же за полтора года до выпуска ты в студии каждый день себе: „Нет! Не будь бывшим! Не будь бывшим!“ Вот на это мозги расходуются. Но это и толкает меня вперед. Место некомфортное, но я тут, на нем, и все еще делаю свое дело. Я по-прежнему в поп-чартах, надеюсь. Скрестим пальцы. Восемь месяцев сплошного стресса, когда ты пытаешься не быть жирной поп-звездой». После этого он рассказывает о том, как семья его изменила. Насколько жизнь была бесплодным поиском «чем заполнить дыры в душе. Но ничего не имело смысла. Я забрался на вершину горы и там такой: „Ой, мне все еще больно“. Потом женился, дети пошли… теперь все имеет смысл».

В контрольной комнате, где я стою, кто-то из работающих на передаче бормочет «отличное интервью…»

* * *

Мы едем в машине обратно в отель, и по дороге Роб замечает на тротуаре Фила Джупитуса.

«Всегда ужасно обо мне… Buzzcocks, — говорит он. — Просто какая-то ко мне ненависть животная. Он типа настаивал, что я по уши влюблен в себя и все такое прочее».

Гери Маршалл, который ведет машину, напоминает Робу, что довольно давно уже случилось отмщение.

«Ах да, — он вспоминает. — Написал ему в карман пальто. В центре BBC. Еще я набил его видеомагнитофон туалетной бумагой, которой подтерся».

Роб говорит это таким тоном, что можно подумать, что ничего подобного сейчас он не сделает, но о сделанном особо не жалеет.

* * *

Однажды субботним вечером он звонит мне, чтобы рассказать о статье, что вышла в The Guardian. Она по большей части умна и написана с уважением, даже если не во всем хвалебна, а автор явно хорошо осведомлен об артисте. Но следующий пассаж не идет у Роба из головы:

«Как персонаж он просто пленял. Уильямс был идеальной поп-звездой для эпохи, в которую слава все более и более превращалась в эдакий сосуд с ядом. Он драматизировал свое двойственное отношение к славе, что позже будут делать Эминем и Канье Уэст, но — под маской пошловатого эстрадника. Он сомневался в своих способностях, боялся живых выступлений, ненавидел одиночество, волновался из-за ожирения, показывал почти никсоновскую способность таить злобу и постоянно фантазировал об уходе на покой».

И несколько дней спустя он все еще размышляет о написанном.

«А что, моя способность таить злобу чем-то хуже, чем чья-либо?», — спрашивает он меня.

Я допускаю, что он иногда действительно так делает, причем со всею страстью.