Роберт Кох

Кох был очень доволен: он и не думал, что бактериология завоевала уже такое признание! И самое интересное — на выставку ходили не только медики, но и пивовары, не только естествоиспытатели, но и пекари и простые люди — словом, здесь побывала значительная часть населения Берлина. Привлекали и новизна самой выставки, и таинственные микробы, которых можно увидеть только в сильный микроскоп, и возможность почерпнуть что-нибудь полезное из рассказов доктора Коха. Привлекал и сам Кох, ставший для берлинцев личностью почти легендарной, прославившей их город на весь мир.

Гертруда в это время гостила в Клаустгале, и Кох, верный привычке делиться с ней всеми своими научными успехами и всеми радостями, сообщил ей 21 мая в письме:

«…Сама выставка исключительно красива и не менее поучительна. Когда ты будешь здесь, я надеюсь, что смогу пойти с тобой туда и показать и объяснить тебе все прекрасные вещи. Там можно провести целый день… В нашем павильоне было очень много посетителей, которые хотели своими глазами увидеть и получить объяснения по выставленным опасным и неопасным бактериям, фотографиям и многочисленным препаратам. Я должен был делать доклады о бактериях кронпринцу, великому герцогу Баденскому, королю и королеве Саксонии и другим различным князьям…»

Эмми была в отчаянии, что не пошла в тот день на выставку. Разумеется, ее нисколько не интересовало содержимое павильонов, но упустить встречу с кронпринцем, с саксонской царствующей четой!.. Роберт, конечно, мог бы предупредить ее об этих посетителях, уж тогда бы она непременно пошла. Но Роберт за последнее время, особенно с тех пор, как девочки нет в Берлине, почти не разговаривает с ней.

Эмми не скучает, грех жаловаться — ее связи с берлинскими высокопоставленными дамами из медицинских и чиновничьих кругов укрепились и целиком заполняют ее жизнь. Но все-таки скверно, что с мужем у них так все разладилось! Все чаще приходится ей ходить на званые обеды и вечера без него и, краснея, бормотать в его оправдание: «Ах, его совсем замучила эта выставка!», или: «Знаете, он так плохо себя чувствует за последнее время, это так утомительно, когда человек знаменит…»

В сущности, они все это время находились в разлуке. В одном городе, в одном доме — и все-таки в разлуке. Иногда по вечерам, когда почему-либо оба оказывались дома одни, тягостное молчание душило Эмми, и она с трудом сдерживала слезы. Было ей обидно от его холодности, от нежелания поговорить, спросить, как она проводит время, поинтересоваться ее интересами.

Чего она, собственно, хотела от Роберта? Вряд ли Эмми могла отчетливо ответить на такой вопрос, если бы кто-нибудь вздумал задать его. Но при всей теперешней заполненности свободного от хозяйства времени, при всем материальном благополучии, при том, что и на ее долю доставалась часть славы, окружившей ее мужа, — при всем этом что-то смутно ее тревожило, какое-то ощущение или предчувствие чего-то недоброго.

А Кох? Он-то, вероятно, вполне вразумительно ответил бы на подобный вопрос: чего он ждал от своей женитьбы? Он, должно быть, сказал бы: любви и полного понимания с самого начала, а может быть, и полного послушания. Он хотел, чтобы жена была его другом и соратником, а не просто попутчиком; чтобы и для нее самым святым в жизни стала его работа; чтобы она не перечила его желаниям; чтобы всюду следовала за ним. Словом, чтобы у них была общая жизнь, общие мысли и интересы, общие желания и мечты.

Нет, Эмми ничуть не походила на этот идеал жены. Но в том, что жизнь у них сложилась неладно, быть может, больше ее виноват был сам Кох. Погруженный в свои мысли и дела, он не удосужился еще в ранней юности приглядеться к человеку, в котором видел будущего спутника жизни. В тот день, когда он сказал ей о своем намерении жениться и получил согласие на целом ряде условий, он не прислушался к внутреннему голосу и не расстался с Эмми, пока еще было не поздно. Во всю дальнейшую их жизнь он не постарался пробудить в ней интерес к своим занятиям, не сумел внушить, что главное и что второстепенное в человеческом существовании. И, наконец, теперь, в годы своей славы и полного свершения желаний, он совсем отрекся от своей любви и не делал никаких попыток наладить душевный мир в семье.

Впрочем, трудно судить, кто прав, кто виноват в этом сложном вопросе. Следует только констатировать: супруги Кох давно уже стали чужими друг другу, между ними был постоянный, молчаливый скрытый разлад, жизнь вдвоем они влачили по инерции и в силу обычаев.

Все это следует сказать в оправдание их обоих и более всего в оправдание Роберта Коха: трудно было при такой сердечной тьме не протянуть рук навстречу солнечному лучу, который, хоть и с большим опозданием, все-таки засиял в конце концов над его головой…

Состояние разлуки двух живущих в одном доме людей продолжалось и, казалось, никогда уже не кончится. Коха это состояние не тяготило, жену его иногда мучило. А у дверей поджидала тем временем новая разлука — настоящая, опасная и страшная…

ЧЕРНАЯ МОЛНИЯ