Робеспьер

24 октября начался суд над лидерами жирондистов. Перед общественным обвинителем Фукье-Тенвилем стояла сложная задача: люди, которых следовало осудить на смерть, не сделали ничего, за что им можно было вынести смертный приговор. Приходилось судить их за мысли и преступные намерения, доказать которые не представлялось возможным. Поэтому речь Фукье-Тенвиля оказалась туманна и противоречива. В результате допросов никакого общего преступления подсудимых также не выявили. Блестящие ораторы, имевшие друзей и в Конвенте, и среди сидящих в зале суда, жирондисты уверенно отвечали на вопросы, приводя в замешательство судей. Процесс затягивался, дебаты длились неделю, а конца не предвиделось. Деятельность жирондистов протекала открыто, на глазах у всех, поэтому свидетели, у которых хватало смелости сказать правду, напоминали, что якобинцы всегда неприязненно относились к жирондистам. А сами жирондисты решительно заявляли: «Вы судите нас за наши убеждения. Вы обвиняете нас в заговоре, потому что мы мыслим иначе, чем вы». Тогда якобинцы потребовали, чтобы Конвент «освободил трибунал от формальностей, заглушающих совесть и препятствующих убеждению», иначе говоря, чтобы присяжные «убедились» в виновности обвиняемых и прекратили прения. Требование сочли справедливым, присяжным дали указания, и те объявили, что пришли к «ясному убеждению». Не дав обвиняемым слова для защиты, их признали виновными в «заговоре против единства и нераздельности Республики, против благоденствия и безопасности французского народа». Адвокат, юрист Робеспьер ни на минуту не усомнился в праведности подобного суда.

30 октября жирондистам вынесли обвинительный приговор, 31 октября приговор привели в исполнение. Современники писали, что столь многолюдной толпы, что сопровождала телеги с осужденными, не собирала даже казнь Людовика XVI. По дороге на эшафот жирондисты хором пели «Марсельезу», звучавшую в их устах победным маршем. «Марсельеза» смолкла лишь тогда, когда голова последнего депутата Жиронды упала в корзину. Друзья и соратники жирондистов, те, кому в свое время удалось бежать, кто пытался поднять мятеж против власти Парижа, подверглись беспощадному преследованию и в конце концов были уничтожены. Многие историки уточняют, что народ требовал «социального террора», направленного против богачей, спекулянтов и расхитителей, но никак не политического. Орудием политики он стал в руках Робеспьера и его Комитета общественного спасения. Запуская «гильотинное правосудие», депутаты хотели держать «меч свободы» в своих руках, дабы обезопасить себя от нового восстания и стихийного народного самосуда, иначе говоря, от резни, подобной сентябрьской. Ибо, несмотря на громкие революционные фразы, якобинцы и — если брать шире — монтаньяры достигли своей цели: пришли к власти. Хотя для Робеспьера вопрос о власти, точнее — о «единой воле», еще решен не был. Для него революция означала не практические реформы, а борьбу за власть.

Четко отработанный ритуал казни — начиная с отрезания волос в Консьержери, тюрьме, которую называли «прихожей гильотины», и до выверенного маршрута, которым телеги с осужденными следовали к площади Революции, где стояла гильотина, — напоминал масштабную театральную постановку и привлекал толпы народа. У гильотины появились свои поклонники и преданные сторонники. Рассказывают, что однажды какой-то гражданин явился в Конвент, чтобы сделать пожертвование на ремонт гильотины. А другой гражданин писал Робеспьеру из Лиона: «Здоровье мое только потому поправляется, что гильотинируют вокруг меня; все идет хорошо, но будет еще лучше, ибо казнь гильотиною нашли слишком медлительною, а через несколько дней будут умерщвлять по двести и триста человек за раз». По. мнению психологов, тогдашние зрители воспринимали казнь осужденного как реализацию акта справедливости и с падением ножа гильотины испытывали своеобразный катарсис. Поэтому любые головы, летевшие в корзину, встречались приветственными криками «Да здравствует Республика!». Как сказал кто-то из современников, якобинцы дали народу головы вместо хлеба. Однако любой театр может наскучить. Когда народ стал уставать от страшного зрелища, гильотину переместили из центра города на окраину, к заставе Поверженного Трона, откуда ее вернут 10 термидора.