Робеспьер

Но народ по-прежнему исповедовал католическую веру, исполнял предписания католической церкви, а речь Робеспьера отдавала скорее язычеством. Поэтому неудивительно, что некоторые восприняли новый культ как продолжение культа Разума. Иные же решили, что раз Неподкупный не опроверг веру в Бога, хотя и назвал его Верховным существом, то, наверное, можно ждать прекращения гонений на культ и его служителей. Третьи, напротив, посчитали, что раз Конвент осмелился переименовать самого Бога, то преследования священников продолжатся с новой силой. Раньше Робеспьер чутко прислушивался к чаяниям масс, нуждался в их поддержке, теперь он слышал только самого себя. «Фанатики, не ждите от нас ничего! Напомнить людям о поклонении Верховному существу значит нанести смертельный удар фанатизму. <...> Истинный жрец Верховного существа — природа, его храм — вселенная, его культ — добродетель». Робеспьер предложил учредить «праздники славы», к которым причислили 14 июля, 10 августа, 21 января и 31 марта, а также праздники «просвещающие и утешающие», которые следовало праздновать каждую декаду, воздавая почести то человеческому роду, то детству, то юности, то французскому народу, то зрелости, то сельскому хозяйству... Свою речь Неподкупный заключил предложением принять декрет о том, что «французский народ признает существование Верховного существа и бессмертие души». Под возгласы одобрения декрет приняли; в Конвент посыпались восторженные адреса в честь Верховного существа и его главного жреца; писали и санкюлоты, и чиновники, и журналисты.

Несмотря на аплодисменты депутатов, подавляющее большинство которых теперь составляло «болото», призрак раздора уже проник и в комитеты, и в Конвент. Неприязнь между Карно и Сен-Жюстом перерастала в ненависть. «Мне достаточно написать всего несколько строк обвинения, и через два дня ты отправишься на гильотину», — бросил Сен-Жюст, обернувшись к Карно. «Пиши, — ответил тот, — я не боюсь ни тебя, ни твоих друзей, ваши диктаторские замашки смешны». И, повернувшись в сторону Кутона и Робеспьера, добавил: «Триумвиры, скоро вас не станет».

Словно потворствуя предчувствию Карно, в ночь на 20 мая (1 прериаля) при попытке застрелить члена Конвента Колло д’Эрбуа арестовали пятидесятилетнего гражданина Адмира, который на допросе признался, что на самом деле он хотел убить Робеспьера. Для этого, спрятав под одеждой пистолет, он отправился утром в Конвент и стал ждать выступления Неподкупного. Утомленный монотонными речами депутатов, он заснул, а когда проснулся, зал уже опустел. Он отправился домой и там, встретив на лестнице гражданина Колло (а они жили в одном доме), с досады выстрелил в него. Париж еще не успел толком обсудить покушение Адмира, как 4 прериаля в дом к Робеспьеру явилась молоденькая швея Сесиль Рено. Робеспьера дома не случилось, но бдительным гражданам девушка показалась подозрительной, ее задержали, обыскали и обнаружили у нее в корзинке два небольших ножичка. И хотя она уверяла, что всего лишь хотела посмотреть на «тирана», а ножички лежали в корзинке «просто так», ее арестовали по обвинению в покушении на Робеспьера.

Оба покушения получили большой резонанс, в Конвент приходили сотни возмущенных писем. «Как можно желать уничтожения наших самых лучших защитников! <...> Мы отомстим за них!» — писали патриоты. «Партия иностранцев и внутренние заговорщики, не имея возможности победить нас, хотят уничтожить национальное представительство!» — восклицали депутаты. Выступая у якобинцев, Лежандр предложил дать Робеспьеру и другим членам правительства личную охрану, но Неподкупный с негодованием отверг его предложение, ибо «преторианская гвардия» — атрибут тирании. Кутон, также усмотревший в предложении Лежандра намек на диктатуру, поддержал Неподкупного: «Только деспоты заводят себе личную охрану, но мы не созданы подражать им. Нам не нужна охрана, чтобы защищать нас: добродетель, доверие народа и Провидение оберегают дни наши; а еще у нас есть друзья, они здесь, чтобы поддержать нас. Если мы позволим приставить к нам охрану, этим мы оскорбим наших друзей, народ и Провидение». Но противники Робеспьера, которых становилось все больше, не унимались. Не имея повода обвинить его напрямую, они провоцировали его на действия — любые, лишь бы он оступился, покинул крепость неприступной добродетели. И, подогревая истерию, Барер выступил в Собрании с докладом, в котором оба покушения представил результатами страшного заговора, организованного Англией, и предложил декрет: «Англичан в плен не брать!» — их надо убивать! Декрет приняли единогласно и разослали во все армии.