Робинзонада Яшки Страмболя

Она вытряхивает из моей чашки на стол огрызки фруктов, копается в них толстым пальцем, отыскивает косточки урюка, смахивает их в пригоршню и несет Деткину-старшему. Встает, опершись на спинку его стула, и повторяет:

— Конечно, у Журавлева идея фикс! Иначе бы он по-прежнему ходил в главных геологах, а не мотался по степи.

Мы с Николаем сидим на крыльце. Деткин-старший стучит молотком. С его лица сошло обычное выражение сонливости. После ужина он неизменно колотит кости, собранные за день тетей Верой.

— А ты знаешь Журавлева? — спрашиваю я у Николая. И я рассказываю ему о Журе. — Чудак он! Выдумал какую-то теорию залегания местных фосфоритов. Она себя не оправдала, вот он и полетел с места главного геолога. Отца назначили на его место. Журавлев не утихомирился, ползает теперь на коленках по степи, пытается доказать свое. Лет пять назад он работал с отцом в Поволжье…

Над черными массами карагачей прорезался голубой, в желто-зеленой опушке месяц. Над двором носится летучая мышь. В парке играет вальс духовой оркестр. Мы сидим, тесно придвинувшись друг к другу. Я чувствую сквозь рубашку теплоту сильного плеча Николая. Николай рассеянно посвистывает и покусывает зубочистку:

В противоположной стороне двора бродит Яшка, что-то разыскивает в темноте, жужжит фонариком и горланит:

Все давным-давно уснули.
Еду я верхом на муле
По маисовым полям!..

Яшка знает уйму песен о джунглях, ковбоях, пиратах, мустангах. Поет он их, добавляя свои слова или, наоборот, выбрасывая целые строки. Толкует песни как ему вздумается. Это почему-то злит Николая.

— А вчера он пел «по маисовым и рисовым полям», — бурчит Николай.

Я киваю. Разговаривать мне не хочется. Яшка потому выбросил про рисовые поля, что ест едва ли не каждый день сваренные тетей Верой рисовые каши и не хочет вставлять такой обыкновенный злак в ландшафт, по которому ездят на мулах.

— Яков! Иди сюда!

Фонарик гаснет, и Яшка подходит к нам. Он садится на нижнюю ступеньку и принимается петь про веселых людей, капитана Флинта, о пальмах на желтом берегу, о тропической лихорадке.

— Слушай, — прерывает его Николай, — все это барахло. Только называется красиво. Мулы — помесь лошади и осла. Маис, если разобраться, самая обычная кукуруза, которой у нас кур кормят. А если ты не можешь не горланить, заберись в уборную и пой там хоть до утра. Мы со стариком собирались потолковать.

Яшка, обиженный, уходит. Мне приятно: Николай назвал меня «стариком».

— Горланить о бригантинах — это у него получается. Да врать! Он тебе рассказывал, как под Астраханью рыбаки поймали белугу? Та порвала сети, а двое рыбаков и Яшка нырнули с ножами следом и после, разумеется, страшной борьбы прикончили великана. Он еще не то расскажет! Весь в отца.

В самом деле, прошлым летом Яшка ездил в гости к Деткиным под Астрахань и, вернувшись, рассказывал всякие истории — выходило, что его изобретательность не раз спасала рыбаков. Я расспрашивал Яшку о его двоюродном брате Николае Деткине. Николай с Яшкой много лет передавал мне приветы, однажды прислал фотоснимки — Ахтуба, птицы, теплоход. Я не был дальше соседнего разъезда, и мне казалось, Николай живет в другой стране. Я, еще не зная его, относился к нему с обожанием и был горд заочным знакомством с ним.

— А кто у Яшки был отец?

— Непутевый был у него отец. Инженер какой-то. Идеалист к тому же. Своих штанов не было. Идеалист — это мечтатель, — поясняет мне Николай. — Он витает в облаках, не заботится о своем положении в обществе, о заработке, о семье. Идеалист — это дядя, засидевшийся в школьниках. Яшкин отец поперся что-то там испытывать и погиб. На Севере. Журавлев — типичный идеалист.

— А я хочу быть на него похожим.

— Мало в том хорошего, старик. — Николай зевает. — Отец Яшки, говорят, изобрел какой-то гидромотор, а патент выдали — по ошибке — другому человеку, не такому ротозею.

Яшка вздумал повесить лампочку над столом повыше. Он топчется на табуретке, опасливо поглядывая на дверь кухоньки, накручивает провод и поет:

— В Сингапуре ночь темнее преисподней…

— Яков! — громко окликает его Николай. — А пионерские песни знаешь? Пой, пожалуйста, пионерские.

— Над Гудзоном полная луна, — затягивает Яшка.

Николай бережно укладывает зубочистку в кармашек, зевает.

— Немало вам пришлось повозиться с Яшкой в степи? Тоже мне геолог! Не терплю беспомощных идеалистов вроде Яшки, с которых надо снимать штанишки, как с дошколенка, и говорить «пс-пс-пс»… А ты?

— Тоже беспомощных не выношу.

Мне приятно, что у нас с Николаем много общего. Как он ловко про Яшку сказал!..

— Кстати, чего вы все время ищете в степи? — спрашивает Николай. — Ну зачем вы ходите, чудачки?.. Вы же не отличите нефелиновые сиениты от колчедана.

Я отмалчиваюсь. Николай прав: минералогию никто из нас не знает. Подобные разговоры у нас с Николаем не впервые. Всякий раз, заново осознавая со слов Николая тщетность и бестолковость наших маршрутов, я чувствую перед ним стыд.