Робким мечтам здесь не место. О смелости, воображении и становлении современного Израиля

– Ты не обязан ехать туда. Но я хочу, чтобы ты знал: я уже порекомендовал тебя и, поскольку осведомлен о финансовом положении твоей семьи, также подал заявку от твоего имени на выделение стипендии.

Должно быть, я выглядел ошеломленным.

– Они ждут тебя, Шимон, – сказал он с улыбкой, – и они покроют расходы на переезд. Если захочешь, можешь ехать, но решение остается за тобой.

Я вскочил со стула и помчался домой, чтобы рассказать обо всем маме и папе. Я даже не спрашивал их разрешения. Я просто рассказал им о своем плане и надеждах со всей страстью и нетерпением пятнадцатилетнего мальчишки. Я не сомневался, это была моя судьба. Полагаю, они тоже так подумали.

Я приехал в Бен-Шемен в 1938 г., переполненный идеями и жаждой учиться. Я помню, как вошел во двор, на небольшую площадь, окруженную скромными одноэтажными зданиями. В самом центре стояли два прекрасных дуба, старые великаны, которые, вероятно, были свидетелями многовековой истории. Под ними вокруг учительницы собралась небольшая группа детей, внимательно ее слушавших.

Меня поселили на свободное место в деревянной хижине, к которой вела узкая дорожка; я благополучно обустроился там вместе с двумя другими мальчишками. На первый взгляд все это напоминало летний лагерь. Мы рассказывали анекдоты, разыгрывали друг друга и пели песни у костра. Мы отправлялись в долгие походы по извилистым тропам соседних предгорий и успевали опробовать все виды игр, пока трудились по хозяйству. Именно там у меня впервые появились настоящие друзья. В Тель-Авиве я был аутсайдером, в Бен-Шемене стал популярен.

И все же, несмотря на дух товарищества и периодические шалости, мы все прекрасно понимали, что являемся частью миссии – чего-то гораздо большего, чем мы сами. Мы не просто жили на передовом рубеже еврейской истории; мы своими руками делали ее. С каждым семенем, которое мы высаживали в твердую почву, с каждым собранным урожаем мы расширяли границы нашей мечты. Перед нами была суровая земля, на которой мы собирались восстановить еврейское государство, и нам предстояло приручить ее, чтобы быть уверенными: она сможет поддержать многие миллионы других жителей. Нам часто напоминали: какую безопасность мы можем предоставить нашему народу, если не сможем накормить людей, когда они прибудут? Мы должны были подготовиться.

Днем мы работали в поле или учились, ночью стояли на страже. Арабы из соседних деревень нередко стреляли в нас из винтовок или пытались украсть еду и другие припасы. Я был назначен командиром одного из постов охраны железобетонной конструкции на окраине поселения. Когда солнце садилось, я заползал наверх по кованой лестнице и занимал позицию наблюдателя, прижимаясь спиной к стенке и держа винтовку сбоку. Каждый раз я надеялся на тихий вечер, но много раз с наступлением темноты по нашему поселению стреляли, и не раз мне приходилось открывать ответный огонь.

Каждый вечер перед дежурством я проходил мимо дома Гельманов. Господин Гельман обучал нас столярному делу, и я часто видел, как он пилил во дворе очередную доску. Иногда я замечал, как его жена ухаживала за садом, поливала цветы или проверяла, как созревают помидоры. «Шалом», – кричал я ей и махал рукой.

Но однажды вечером в дверях их дома показалась босая незнакомка. Длинные каштановые волосы девушки были заплетены в косы, перекинутые на спину, они открывали пронзительные глаза и лицо греческой статуи. Я никогда не видел такой красоты. Мы на мгновение встретились взглядами, она едва улыбнулась – и я был ее навсегда. Как будто она уничтожила и воскресила меня в одно мгновение. Ее звали Соня. Она была второй дочерью Гельманов и выросла в деревне. Каждую ночь я смотрел на нее, всегда босую, с газонокосилкой. Я был заворожен.

Со временем я нашел в себе мужество заговорить с ней, но не произвел особого впечатления. Я старался изо всех сил: читал ей стихи, даже главы из Карла Маркса, но ничто, казалось, не помогало вплоть до того дня, когда я попросил ее сопровождать меня на молодое огуречное поле. Было что-то в аромате огурцов, романтике природы, что, должно быть, сработало. Наконец-то она посмотрела на меня по-другому – так, как я смотрел на нее.

Соня была моей первой и единственной любовью. Я нашел молодую женщину, которая была нежной и решительной, она во всех отношениях стала для меня источником великой мудрости и силы. Соня позволяла мне мечтать, но удерживала на твердой земле. Она верила в меня и поддерживала, когда я устремлялся к своим самым смелым мечтам. Но она никогда не позволяла мне забегать вперед. Она была моим компасом и моей совестью. Во всем мире не могло быть другого человека, более достойного моей любви, и почему-то – по какой-то неведомой причине – она тоже была готова полюбить меня.

Вот таким был для меня Бен-Шемен. То место, где мы учились днем и защищались ночью. Место, где мы могли быть самими собой и идти к своим целям. Место, где родственные души были всего в нескольких шагах от нас.