Робот

Часы шли за часами. Солнце переместилось в сторону заката, но стояло еще высоко. Ветер пригнал темные тучи. Сверху полил недолгий, проливной дождь. А потом снова засияло солнце. Я не двигался с места. Скорее всего, я ни о чем не думал, хотя мир в его реальной, стерео-видео-звуковой форме видел, слышал и ощущал впервые в жизни. Небо было чистым, голубым и глубоким до рези в глазах. Воздух вибрировал над нагретыми предметами, деревья шумели листьями, одни были дальше, другие ближе; я слышал голоса, одежда парила на мне, муравей тащил веточку; мне хотелось ощутить горький вкус листа; где-то далеко, на поднятых над улицами автострадах пищали автомобильные шины; ветер холодил мне скулы, вода морщилась, я глядел на стебли травы, но был слеп, потому что, из под всего этого, что нес издали и вблизи блеск отдаленного неба, высовывались все те же глаза, ее тело в летнем платьице и лицо, обрамленное мраком абсолютной, ртутной ночи.

А потом снова появились облака: они зависли низко и высоко, несколькими скомканными слоями. Сквозь них продирался мутный, серый свет; стены домов пригасли, контуры слились - вся округа в последний раз сделалась розовой, а потом посерела, сделавшись мрачной. Мне стало холодно, и я свернулся в клубок. Моросил дождик, поэтому я стучал зубами, пряча лицо в траве. Рядом с собой я хранил ее ледяное тело, не имея возможности или желания выпустить его из собственных рук.

Раниэль возвратился поздно, на закате, когда еще раз распогодилось. С собой он принес небольшой чемоданчик, из которого вынул костюм. Эта одежда странное дело - призвало в моей памяти какой-то туманный образ: как будто где-то я его уже видел.

- Я был в своей холостяцкой квартире на Девятнадцатой Улице, - начал рассказывать Раниэль. - Вы только представьте: консьерж, увидав меня, ужасно перепугался. Так глядят разве что на привидение. Пришлось поклясться всем святым, что четвертого июня я не спустился в убежище, и рассказать байку о приятеле, у которого жил все это время. Только тогда он отдал мне ключ. Короче говоря, все они уверены, что убежище осталось на Земле!

Я молчал.

- Да, да! - воскликнул он, глядя на меня исподлобья, с миной понимающего все и вся человека. - Я и сам в первый момент остолбенел. Ну а теперь я буквально убью вас удивительнейшими новостями. Только сначала сбросьте с себя эти лохмотья, потому что дождя сегодня уже не будет. Я видел расписание: здесь все идет по заранее установленному плану.

Меня всего колотило. Потом я взял костюм и укрылся за кустом. Раниэль продолжал рассказывать: нескладно, то увлеченно, то, вновь, с оттенком беспокойства в голосе, одним духом:

- Так вот, чтобы не испытывать больше вашего терпения, сразу же выдам всю тайну, хотя, вообще-то, следовало бы рассказывать в той последовательности, в которой я сам знакомился с фактами, так что, сначала, о моем визите в читальный зал, где я попросил газету за четвертое июня и несколько других, потому что мне не хотелось задавать глупых вопросов встреченным людям; затем об экскурсии за город, где высится поднебесное окно, наконец, о центральном питателе, мимо которого я проехал на обратном пути. Так вот, весь громадный город был захвачен с поверхности Земли!

- Весь город, - рассеянно повторил я, продолжая переодеваться. О чем-то я еще хотел спросить... Но он был такой добрый.

Раниэль пнул меня под бок кулаком - гневно, в наибольшем возбуждении.

- Вы что, не расслышали? Так вот, повторяю, что Каула-Зуд, одним куском, вместе с убежищем, которое было выстроено на глубине в шестьсот метров, также летит в той же самой коробке сквозь мрак галактической пустоты. А какая воронка осталась там - на такой далекой сегодня Земле, когда ночью, в момент мягкого сотрясения, ровно в три часа девятнадцать минут, как об этом пишут, мы все поднялись вверх - и они вместе с нами!

Раниэля буквально трясло. Я знал, что когда он все уже выпалит из себя, то опадет, словно та мокрая одежда, которую я только что бросил на песок. Ведь все эти несколько часов лишь одна мысль держала его на ногах: что я еще ничего не знаю, последний среди всех, что здесь жили.

В конце концов, мне было его даже жалко. Лично я страдал не по этой причине: чуждый мне город не обращался ко мне какими-либо воспоминаниями, он же, после чудесного спасения, с мыслями, переполненными радостью и жизнью, легко пошел на встречу людям и своему давнему прошлому, что прошла среди этих светлых стен, а ведь возвращался сюда разбитым, с тем же самым бременем, которое мы несли в глубинах земли в течение девяти страшных месяцев.

Мой товарищ вытащил клочок старой газеты.

- Здесь все черным по белому, - продолжил он. - Я вырвал это в читальном зале, украдкой, чтобы показать вам. "В таком масштабе, - стал читать он вслух, - наш город, даже с толстым слоем почвы под всеми коммуникациями, это всего лишь кусочек диаметром в пару сантиметров и толщиной не более миллиметра на модели земного глобуса с диаметром почти тринадцать метров. Так что, с определенной точки зрения..." Тьфу! - сплюнул он. - Погодите, я хотел прочитать что-то другое.