Робот

Чтобы в океане неизвестности найти хоть какую-то точку опоры, я принял во внимание принцип Эйнштейна - основу специальной теории относительности гласящий, что во всех инерциальных системах (то есть, находящихся в состоянии покоя или же перемещающихся относительно друг друга прямолинейно и равномерно) все законы природы идентичны, другими словами: они неизменны относительно преобразований Лоренца. Если же сюда ввести одно предположение (хотя абсурдное и невозможное для того, чтобы принять!), что современное укрытие и старый город, соседствуя рядом в пространстве, перемещаются относительно себя же со скоростью, довольно приближенной к скорости света, и если при этом еще заявить, что в подобном предположении нет никакого противоречия - вот тогда можно было бы объяснить уже все, за исключением еще одной загадки, совершенно другого рода: того факта, что город из дня катастрофы (как бы в один миг) был перенесен во времени на девять месяцев в будущее - в современность укрытия; или же наоборот - что современное укрытие было перенесено во времени в прошлое города, о чем я подумал в первый момент, и чего уже наверняка определить было невозможно.

На вырванном из блокнота листочке я выписал преобразования Лоренца. В формулы я всматривался со смешанными чувствами. Они были у меня перед глазами уже во время полета в воздухе окаменевшего города, но вот можно ли было черпать из них какую-нибудь информацию для анализа столь парадоксальной ситуации? В первую очередь, здесь не выполнялось начальное и, вне всяких сомнений, обязательное, условие: системы, которыми были укрытие и город, достаточно очевидным образом покоились относительно друг друга. Не могло быть и речи о каком-либо движении и, следовательно, об отличной от нуля скорости. Но в этих вот уравнениях, определявших преобразования, релятивистские эффекты являлись функциями именно скорости.

Реальность издевалась надо мной: никакого движения не было, зато существовало, по крайней мере, два эффекта, которые могли возникать только лишь при наличии все той же скорости! Неужели, несмотря ни на что, я осматривал тот мир из другой относительной системы с одновременной и необычной при том возможностью переноса в него не только мыслями, но и телом? В связи с подобного рода фактом, эта относительность была бы довольно таки особенной (а точнее, его отрицанием), потому что неотвратимой: статуи никак не могли сказать, что для них я, в свою очередь, являюсь статуей. В конце концов, когда я убрал это противоречие, предполагая, вопреки очевидности - вначале, что движение все-таки имелось, а затем, что относительная скорость города (удаляющегося от условно покоящегося города) соответствовала уже выявленному отношению времен, то, принимая во внимание то же самое соотношение времен (трем часам, проходящим в укрытии, соответствовала одна секунда в городе), в качестве множителя я получил число, равное десяти тысячам восемьсот. Именно в столько раз всякая масса, взятая из города, для меня была больше соответственной массы, взвешенной в укрытии. Я тут же начал ради примера пересчитывать некоторые значения. Мужчина, вес которого для обитателей города составлял 70 килограмм - для меня, принадлежащего к миру укрытия, обладал массой в 756 тонн, то есть массой, сравнимой с инерцией объекта величиной с корабль. И все остальные материальные тела - какими бы они не были - имели там, в городе (также и в комнате теней), для нас, наблюдателей из укрытия, во столько же раз пропорционально большую массу. Отмеченная здесь относительность состояла в том, что совершенно неважным было различие: где в данный момент находился рассматриваемый предмет, но лишь четкое определение: к какому из двух миров этот предмет принадлежал, и кто спрашивал о его массе. Даже обычная мышь (и кто мог такое о ней подумать!) взвешенная на весах города, стрелка которых показала бы, допустим, всего десять грамм - во время прогулки по комнате теней для меня весила уже сто восемь килограмм.

Так что ничего удивительного, что перышко - чуть ли не пылинка в потоке воздуха - каким был я во время своего путешествия в город, не вызвало на каком-либо из имевшихся там предметов какого-то особого впечатления. Я все время опирался на уже проведенном наблюдении, что всякий процесс, было ли ним свободное падение выпущенного из рук тела, сердцебиение, пищеварение, любая химическая реакция, электрические явления, тепловое движение частиц или, наконец, человеческое мышление - в городе продолжался в десять тысяч восемьсот раз дольше, чем аналогичный процесс в укрытии.