Роботы Апокалипсиса

— Да брось ты! Мне некуда возвращаться! Черт побери, там же ловушка, там все мертвы! Меня зовут Жаворонок Железное Облако, понял? Я такой же индеец, как и все здесь. И ты хочешь меня убить просто за то, что я не оседжи?

Я кладу Жаворонку руку на плечо, и он умолкает. Становится очень тихо — слышно, как трещат дрова в костре и стрекочут сверчки.

— Давай сначала спляшем, Джон Тенкиллер, — говорю я. — Происходит что-то важное, и мое сердце говорит, что мы должны выбрать наше место в истории. Так что давай сначала спляшем.

Хранитель барабанов опускает голову. Мы сидим, не шелохнувшись, и ждем его решения. По правилам хорошего тона мы могли бы ждать так до самого утра, если понадобится. Но в этом нет необходимости. Джон поднимает глаза и пронзает нас взглядом.

— Мы будем танцевать и ждать знамения.

Женщины помогают нам одеться в меха выдры, украшают нас перьями, лентами и бусами, а затем Джон Тенкиллер достает туго набитый кожаный кошель и, засунув туда два пальца, вытаскивает комок сырой охры. Затем хранитель барабанов проходит мимо десятка танцоров, стоящих в ряд, и мажет лоб каждого красной глиной.

Полоска охры холодит кожу — это огонь ци-жу. Она быстро засыхает, становясь похожей на кровь. Возможно, это символ того, что ждет нас в будущем.

В центре площадки стоит тяжелый барабан. Сидя на корточках, Джон выбивает ритм: «том-том-том» — разносится в ночи. Мелькают тени. Темные глаза зрителей устремлены на нас. Один за другим мы — старшие сыновья — встаем вокруг барабана и пускаемся в пляс.

Десять минут назад мы были полицейскими, адвокатами, водителями грузовиков — сейчас стали воинами. Мы погружаемся в древнюю, доисторическую традицию.

Внезапное превращение меня тревожит. Этот танец войны — сцена, застывшая в янтаре, неотличимая от подобных ей, проходивших много веков назад.

Танец начинается, и я представляю себе вечно меняющийся, пьяный, безумный мир людей за пределами площадки. Этот мир идет вперед, не разбирая дороги, и только мир оседжей остается неизменным, они пустили корни здесь, в свете и тепле костра.

И поэтому мы танцуем. Звук барабана и движения людей гипнотизируют. Каждый из нас сосредотачивается на себе, но естественным образом мы обретаем общую для всех гармонию. Мужчины-оседжи — ребята крупные, но мы пригибаемся, прыгаем и скользим вокруг костра изящно, точно змеи. Закрыв глаза, танцуем вместе, словно мы единое целое.

Двигаясь по кругу, я вижу, как в сосудах опущенных век пульсирует красный огонек. Затем красноватая тьма распахивается передо мной, словно огромная темная пещера. Это мой мысленный взгляд. Я знаю, что скоро увижу картины будущего.

Ритм движения заставляет нас отбросить все мысли в сторону. Мой мысленный взгляд показывает мне испуганного мальчика из магазина мороженого. В ушах звенит данное ему обещание. Я чувствую запах крови на белом кафельном полу. Я поднимаю глаза: из подсобки магазина выходит человек. Я иду следом. Остановившись в темном дверном проеме, загадочная фигура медленно поворачивается ко мне. Я содрогаюсь и давлю в себе крик, увидев ту самую демоническую ухмылку, нарисованную на пластмассовом лице моего врага. В трехпалой клешне машины бумажный журавлик.

Барабан умолкает.

За двадцать биений сердца наш танец прекращается. Я открываю глаза: остались только мы с Хэнком. При каждом выдохе изо рта вылетают белые облачка, рукава покрыты инеем. Когда я потягиваюсь, суставы трещат, словно хлопушки. Тело чувствует себя так, будто только что проснулось, но разум все время бодрствовал.

Небо на востоке розовое, словно кожа младенца. Костер полыхает со страшной силой. Соплеменники спят вповалку у огня. Наверное, мы с Хэнком танцевали несколько часов, точно роботы.

Затем я замечаю Джона Тенкиллера — он стоит, не шелохнется. Потом медленно-медленно указывает в сторону рассвета.

Там, среди теней, стоит белый человек. Его лицо окровавлено, лоб покрыт коркой из осколков стекла. Мокрые штаны облеплены черной грязью и листьями. Человек шатается, и осколки сияют в свете костра. Левой рукой мужчина держит младенца; девочка спит, уткнувшись лицом в его плечо. Перед папой стоит мальчик лет десяти, совершенно обессилевший. Правую руку мужчина положил на тощее плечо сына.

Жены или кого-то еще не видно.

Я, Хэнк и хранитель барабанов с любопытством разглядываем человека. Наши лица вымазаны охрой, на нас одежда, изобретенная еще до появления первых поселенцев, и, наверное, этот парень чувствует себя так, словно попал в прошлое.

И его сынишка смотрит прямо на нас. Его глазки расширены от ужаса, а на бледном лбу алая полоска засохшей крови. Мальчика опалил огонь ци-жу, это ясно как день. Мы с Хэнком переглядываемся и чувствуем, как по коже бегут мурашки.

На мальчике метка, но ее поставил не наш хранитель барабана.

Люди просыпаются и что-то шепчут друг другу.

Пару секунд спустя Джон Тенкиллер басовито гудит хорошо заученную молитву: