Rock-n-roll в крови

Письма  домой, из дома и сны.

Страшное месиво

                      зим, лет и вёсен,

Стёрлись из памятей

                      наших мечты,

А кто не дошёл,

                      тот место нашёл

В братской могиле

                       родной стороны.

Сапоги месили

                        и грязь, и глину,

И чернозём,                                                                                                                   и болотную тину.

Жрали траву

                        лагерей  и тюрем,

Баланду солдат,

                        деревенскую тюрю.

Сны приходили,

                         и уходили

Всё об одном,

                         что кого-то убили.

Так зачем же вы

                         в сны пустили -

Вечные взрывы

                          кровь и могилы.

Шествуя дальше,

                          по грязному месиву

Смерть летела,

                          служа свою мессу,

И раздавались,

                          с твердыни небесной

Песни ушедших,

                          умерших  песни.

Блокадный блюз

Стоял рояль

       в центре блокадного города,

Цвела сирень,

       но пахло почему-то порохом.

Раздавались взрывы

       и давили на перепонки.

И птицы не пели,

       если пели, то совсем не громко.

А рояль стоял,

       таращась разбитой крышкой,

Улыбаясь клавишами,

       как будто негр зубами.

Хозяин его -

       был убит вчера под Москвою,

А хозяйка лежит

       с помертвевшими губами.

Рассечён осколками

       и из дыр рояля

Торчат во все стороны струны,

       звучавшие раньше гордо.

И хотя здесь весна,

       но на нём никто не играет.

Лишь близкие взрывы

       уродуют карту города.

Мимо шёл старик -

       музыкант с футляром под мышкой.

В этом чёрном футляре

       лежала старая скрипка.

Он увидел рояль,

       подошёл и погладил клавиши,

А они отозвались болью

       и радостным скрипом.

Пробежали пальцы

       по белым и чёрным накладкам

И запели струны,

       предчувствуя новые беды.

Так родился блюз,

       вскормленный блокадным городом,

Наевшись мякины

       вперемешку с чёрным хлебом.

Зазвучали ноты,

       сливаясь в безликую музыку.

Этот блюз зазвучал

       по-весеннему очень громко.

И… ощерились улицы

       чёрными провалами окон,

Громко стукнулась о камни мостовой

       пустая котомка.

Он хотел отдать

       последнюю честь солдатам,

Которые держат город

       в не привыкших к оружию пальцах.

И понёс по улицам

       ветер мелодию эту,

Станет она

       вечным как он скитальцем.

И рождались слова

       неуверенные, не в рифму,

И сплетались с пылью,

       и копотью близких взрывов.

Вдруг присел старик на асфальт

       и схватился за сердце,

Посмотрел на небо,

       и улыбнулся криво.

И повисла в воздухе

       чёрной печалью нота.

Эту песню и музыку

       разве теперь забудешь.

Отзвук этого блюза

       до сих пор жив на этих улицах.

Иногда его слышат

       ныне живущие люди.

Прошлое

Мы тогда ещё пили портвейн

33-й и три топора,

Мы считали количества дней,

Забывая, что было вчера,

Мы кому-то писали стихи,

Мы наивно встречали рассвет

И мы думали, кончатся дни,

А прошло уже тысяча лет.

Это тысяча лет без любви,

Это тысяча лет без тепла.

Мы как прежде взрываем мосты,

Чтоб согреться мы жжём города.

Это сто километров дождя,

Это метры ранимой души,

И кусочки прожитого дня,

И осколки вчерашней беды.

И чего-то как будто бы нет,

И тепло от чужого костра.

Руку жжёт лишь на поезд билет,

И ты мысленно скажешь: «Пора».

Вспомнить нечего: холод, гранит,

И мечты, как сгоревший музей,

А душа с непривычки болит,

Вспоминая вчерашних друзей….

А мы тогда ещё пили портвейн

33-й и три топора.

Мы считали количества дней,

Забывая, что было вчера.

Мы кому-то писали стихи,

Мы наивно встречали рассвет,

И мы думали, кончатся дни,

А прошло уже тысяча лет.

Станция Ноль

Я на крови взрощён и неправдою вскормлен,

Я стою на ветру, как будто из камня высечен.

Как скала посреди бушующего моря

Я стою посреди людского всеобщего горя.

И мне наплевать, что где-то шумит стихия.

Пусть руки в крови, лишь бы на сердце лёгкость.

Люди считают, что мы такие плохие.

Станция Ноль, дальше застрял поезд.

А за окном всеобщие перемены:

Бушует народ, меняет кривду на правду.

Не защитят от него железные стены.

Станция Ноль, но поедет ли поезд завтра.

Кто-то кричит: «Нас осталось не так уж много!»

Сходят с ума и мечтают о чём-то невинно.

Молчит машинист, а в глазах его боли столько.

Станция Ноль, стоп-кран, а там будет видно.

Завтра рассвет кровью окрасит стены,

Ветер ворвётся, в танце завьётся беспечном.

Скоро начнётся новая, сильная смена.

Станция Ноль…, за ней начинается вечность.

Нам пока по семнадцать

Нам пока по семнадцать и мы не знаем, что делать,

Пропиваем время в кабаках и барах,

И мы забываем, что кто-то нам не пара,

Но на этот вечер и они нам становятся парой.

Нам пока по семнадцать и мы не знаем закона,

Водка съела нас, испохабила наши души.

Мы сами забыли, где запретная зона,

И звуки вокзалов вливаются в наши души.

Нам пока по семнадцать и для нас открыты все двери.

Мы ищем любовь , не зная, что будет дальше,

И мы забываем, и часто несём потери,

Когда слышим сквозь сон: «Не пей больше мальчик…»

Нам пока по семнадцать, но мы не знаем, что делать,

Мы забыли имена, от которых дрожали стены.

Мы не читаем слова, как читали их наши деды,

И в драку вступаем со следами кровавой пены.

Мы стали глупее

Мега, Икеа, Белая Дача.

Мы стали глупее, немного богаче,

Метро, Ашаны, трусы от Версаче,

Мы думаем меньше и мыслим иначе.

Понятие Родина – слёзы от злости,

Мечта-Кока-кола – афрокавказские гости,

Москву – Сабянину и чиновникам прочим,

Немного таджикам и иностранным рабочим.

Стихи пишут только по предоплате,

Художник ведь сыт – он сидит на зарплате,

В картинах любовь – голимое порно,

И лишь в Голливуде искусство бесспорно.