Род князей Зацепиных, или Время страстей и казней

Первого сентября вечером Фёкла и Елпидифор, несмотря на ветер и слякоть, завернувшись, насколько было можно, шли Невской першпективой в Гончарную слободу. Вечер был тёмный, небо заволокло тучами, не было видно ни зги. У ворот некоторых домов висели фонари, давая тусклый свет сквозь закопчённые стёкла от поставленных в них сальных свечей и жирников. Но этих фонарей, несмотря на строгое распоряжение полиции, чтобы они горели у каждого дома, было очень мало, так что, можно сказать, что света не было вовсе. В Аничковой слободе ещё попадалось кое-где более яркое освещение в окнах кабаков, харчевен и заезжих домов, но за Вшивою биржею таких домов стало меньше, а в Гончарной слободе не было уже освещено ни одного дома и не горело ни одного фонаря. Фёкла и Елпидифор шли, как говорится, ощупью.

Посреди слободы стоял длинный двухэтажный дом с высоким дощатым забором и крепкими дубовыми воротами, к вереям которых была прикована большая и злая цепная собака; дом уже почерневший и облупившийся от времени. В доме не было видно ни малейшего огня и никакого признака живого существа. Однако ж собака была подвязана у своей конуры, так что она могла храпеть и рваться на месте, не хватая калитки, к которой нет-нет да и подходили разные тёмные личности. Эти личности постукивали условным образом в замок, калитка отворялась, и приходивший исчезал в глубине двора. Так вошли и наши пешеходы. Фёкла подошла к Елпидифору и сказала:

— Ты заприметь, как я стучу, и не забудь, чтобы войти, когда один придёшь! — С этими словами она постучала, и калитка отворилась. Затем на дворе они подошли к низкому зданию без окон и только с одной дверью. Пройдя в эту дверь, они вошли в тёмные сени, и Фёкла проговорила:

— Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!

За стеной раздалось: «Аминь!» — и двери перед ними растворились.

Елпидифор увидел довольно обширную низкую храмину без окон, с нарами по стенам в два ряда, один вдоль самых стен, другой — несколько отступя. Ещё несколько нар было устроено там и сям в беспорядке. Посреди комнаты стоял стол с осьмиконечным крестом на нём, а за столом находился несколько в стороне аналой, на котором лежал старинный образ Спасителя. Подле стола тоже устроены были нары и особое возвышение в виде амвона, на котором стоял табурет. Храмина по стенам была увешана старинными образами и ярко освещена сотней лампад и несколькими сотнями восковых свечей разной величины в высоких светцах. На столе перед распятием стоял подсвечник о семи свечах. На нары садились приходящие, один подле другого, без всякого порядка. Фёкла и Елпидифор сели рядом на одни нары, на которых, впрочем, сидел кто-то ещё из пришедших до них.

В храмине царствовало мёртвое молчание, изредка прерываемое размещением вновь входящих.

Почти все нары, расположенные вдоль стен, были заняты сидящими, потеснившимися сколько было возможно; несколько пришельцев расположилось на нарах второго ряда, кое-кто стоял у стен между нарами.

Раздался звон колокольчика, к столу подошла девушка и стала читать молитву, окончившуюся словами: «Господи Исусе Христе, помилуй нас!» Неизвестно откуда раздался ответ: «Аминь!» Девушка стала читать другую молитву, окончила её теми же словами и получила тот же ответ.

Девушка была молоденькая и хорошенькая. Нежное личико, тонкие брови и общая девственность и нежность резко оттенялись на фоне грубого платья, и она невольно представлялась как бы не тем, что есть. Когда она окончила, из толпы выделился старик. Густые седые волосы и небольшая седая круглая бородка при совершенно чёрных, широких бровях придавали его лицу особую выразительность. Взгляд его тёмно-карих глаз и тонко сложенные губы довольно широкого рта обозначали не только ум, но и какое-то добродушное лукавство, искренность себе на уме. Видно было, что это старик серьёзный, но и мягкий; что он мастер убеждать, но готов и уступить, когда это нужно. Вместе с тем по морщине, проходящей по его лбу и складочкам, обозначившимся на его висках, можно было заключить о жёстком характере его даже в том случае, когда он уступал, когда он склонялся. Одет он был просто, по-русски, в длиннополой сибирке, застёгнутой на три серебряные пуговицы, в русской красной рубашке с косым воротом и высоких сапогах. На плечи его, однако ж, было наброшено широкое тонкое полотенце с узорочным шитьём и шёлковыми кистями на концах.

— Ермил Карпыч, — сказала на ухо Елпидифору Фёкла и встала.

Она подошла к амвону, набросила на него ковёр и встала на колени перед стариком, проговорив молитву. Тот перекрестил её двуперстным знамением и тоже что-то проговорил. Фёкла встала, а он, опираясь на неё, вошёл на амвон. Она сняла с него сапоги, подала белые туфли при благословении и выполнении какой-то обрядности. Затем, встав подле молодой девушки, начала читать псалмы по книгам отеческим, то есть изданным до Никона.

Прочитав «Помилуй мя, Боже, Живый в помощи Вышнего» и ещё один-два псалма, Фёкла заключила: «Помоги, Господи, послушати поучений Твоих и благослови радение наше».