Род Корневых будет жить! (СИ)

И увидел, как они переключаются с тревожно-сосредоточенного состояния на предвкушающее горячие развлечения.

Жалко, конечно, что Матрёна прервала наш разговор. Я бы порасспрашивал парней о политическом устройстве мира. Но даже той крохи, которую я услышал, было достаточно, чтобы понять: тут царит монархия и правит император. Есть роды, которые стремятся к власти — как минимум три могущественных рода: Оленевы, Вороновы и Волковы.

А ещё я выяснил, что с бастардами тут обращаются жестоко. И если допустить что Владимир действительно не родной ребёнок погибших Дмитрия Петровича и Марии Ивановны Корневых, то произошла утечка информации, и за ним пришли. А заодно наказали семью, которая взяла его на воспитание.

Хотя по поводу бастарда — это всё не проверенная информация, основанная на слухах. Так что, просто приму её к сведению и буду действовать по обстоятельствам.

Обед уже был готов, и все домочадцы ждали только меня.

Мы быстренько сполоснули руки и сели за стол.

Еда была простой, без праздничных изысков. Но очень вкусной и сытной.

Прасковья знает своё дело, понимает, что мне предстоит в общем-то тяжёлая работа. И нужно, чтобы я не испытывал дискомфорта. Ну а всем остальным пришлось подстраиваться под меня.

Собственно, слуги восприняли борщ с хлебом как нечто само собой разумеющееся, а вот на лицах Глеба и Данилы промелькнуло некоторое разочарование.

— Ничего, в деревне наверстаем, — сказал всем, а на самом деле им, Егор Казимирович.

Пообедав, мы пошли переодеваться в праздничные одежды. А Кузьма — выводить праздничный поезд.

Праздничный поезд — это была открытая карета, эдакий кабриолет, запряжённый четвёркой великолепных коней, и ещё одна похожая карета, но попроще. И кони там тоже были попроще.

В первой, естественно, ехали мы с Матрёной — она гордо вздёрнула носик, когда, подобрав юбки, опёрлась на мою руку, чтобы сесть на отведённое ей место. Хотя я чувствовал, что девушку основательно так потряхивает. Но главное, что держалась она достойно. Я вроде бы — тоже. Правил нашей каретой Кузьма.

Во второй карете ехали Глеб с Данилой и Мо Сянь с Прасковьей. Правил Егор Казимирович.

Яркие ленты, бумажные цветы, звонкие колокольчики — всего этого было в достатке на обеих каретах.

Кузьма тронул поводья, и мы неспешно двинулись в сторону деревни.

Я успокаивающе сжал дрожащую руку Матрёны. Хотя, если честно, и сам нуждался в поддержке — я же не железный, в конце концов! А это мой первый вот такой праздник.

Но, когда голубые мотыльки вспорхнули вверх, моё сердце понеслось вскачь. И я непроизвольно оглянулся на китайца.

Он сидел с невозмутимым видом, словно медитировал в своей комнате на циновке.

Это меня немного успокоило.

К частоколу мы подъехали слишком быстро.

Ворота были открыты нараспашку, нас встречала уйма народу. Собралась, наверное, вся деревня от мала до велика. И даже, мне показалось, были люди и не отсюда.

Я, конечно, не знал всех деревенских в лицо, но слишком уж много было народу! Да одежда у некоторых отличалась по крою.

Обе кареты заехали внутрь частокола, однако ворота остались открытыми и закрывать их никто не собирался. И я не знал, нужно ли отдать распоряжение, чтобы закрыли или я таким образом нарушу какой-нибудь обычай?

Не то, чтобы мне прям сильно хотелось закрыть ворота, просто за закрытыми было спокойнее. Ну почему нашей каретой правил Кузьма, а не Егор Казимирович. Сейчас бы спросил у него.

Остановились кареты напротив большой избы. Но мы с Матрёной продолжали сидеть, согласно полученной инструкции.

Красную дорожку постелили оперативно. А потом открыли дверку кареты, и я вышел. Подал дрожащей Матрёне руку и пошёл к креслу. Точнее, к двум, которые располагались на полянке перед большой избой.

Кареты сразу же уехали куда-то в ту сторону, где я с утра тренировался.

Я отметил это для себя и пошагал по ковровой дорожке.

Я шёл, и с ужасом видел, что Мо Сянь и Егор Казимирович стоят в толпе вместе с деревенскими. То есть, они не продвигались вместе со мной, чтобы быть рядом, когда потребуется их помощь, а остались в толпе. И меня охватила паника — вдруг я сделаю что-то не так? И посоветоваться не с кем…

Я чувствовал, что ещё чуть-чуть, и сердце выскочит из груди от страха и волнения.

Как только я это осознал, разозлился на себя — что это за истерика? Что я ребёнок что ли? Я глава рода! И вести себя буду, как глава рода! И женщина, которая рядом со мной, будет вести себя подобающе!

А потому я, наклонившись к сжавшейся Матрёне, шепнул:

— Ты сейчас не Матрёна. Ты — Рожаница! Выпрями спину!

Девушка благодарно улыбнулась и выпрямилась.

Я тоже.

Вокруг кресел в конце дорожки было свободное пространство, словно никто не мог даже приблизиться к нам. Ошибиться, где чьё кресло, было невозможно — на спинке одного был вырезан огромный дуб, а на спинке другого — распускающийся бутон. Мы прошли к креслам и сели в них.

Усадив Матрёну, я сел в своё кресло. Сел по-хозяйски. Ведь это всё мои земли и мои люди! И как я сделаю, так и будет правильно.

А потом началось: пляски скоморохов, благословение молодых, благословение детей и дальше по программе.