Род Волка

Своих уродливых «стопок» Семен приготовил четыре штуки — по числу участников, исключая себя. Он наполнил их и раздал присутствующим, начиная с Художника. Когда эта процедура была закончена, обнаружилось, что народ смотрит на него и чего-то ждет. В том — другом — мире этот немой вопрос можно было бы озвучить только одним способом: «А себе?» Семен содрогнулся: «Вот это я дал маху! Надо было пятый стакан припрятать, а то ведь сейчас из горла пить заставят. Блин, это мне за Бизона — нечего было над парнем издеваться!»

Он ошибся — в тысячу первый раз: от него хотели совсем не этого. Кижуч понюхал жидкость и шумно сглотнул слюну:

— Говори свое заклинание, Семхон, — мы готовы.

— Повторять за тобой нужно? — поинтересовался Горностай. — Может, сначала потренируемся, а то вдруг с первого раза не получится?

«Во-от в чем дело! — обрадовался Семен. — И как это я сразу не догадался?! Ну, уж за этим-то дело не станет!»

— Значит, так, — безапелляционным тоном заявил он, — повторять вслух за мной не надо. Сначала нужно сосредоточиться и мысленно пожелать каждому из присутствующих, чтобы ему всегда хотелось и моглось того, чего хочется. Потом выпить. А дальше уже пойдет мое заклинание. Понятно? Тогда начали…

Шутки не получилось — старейшины отнеслись к делу совершенно серьезно, а Художник, прежде чем погрузиться в недолгие размышления, глянул на него с нескрываемым интересом. Семен, дождавшись, пока последний проглотит свою дозу, утрет слезы и восстановит дыхание, тихо завел «Грузинскую песню» Булата Окуджавы. Он ее сам воспринимал почти как заклинание и рассчитывал, что получится убедительно.

В темно-красном своем будет петь для меня моя Дали,
В черно-белом своем преклоню перед нею главу,
И заслушаюсь я, и умру от любви и печали…
А иначе зачем на земле этой вечной живу?
И когда заклубится закат, по углам залетая,
Пусть опять и опять предо мной проплывут наяву
Белый буйвол, и синий орел, и форель золотая…
А иначе зачем на земле этой вечной живу?..

Он закончил последний куплет и попытался понять, пора уже разливать по второй или еще нет. Первым молчание нарушил Горностай. Он хлюпнул носом и тихо пробормотал:

— Так я и думал: если уйдет мамонт, то тогда — буйвол… Белый… В молодости я видел такого…

Кижуч вздохнул и спросил, вероятно, самого себя, но почему-то вслух:

— Может, и правда? Если их не бить, не орать на них, то они будут как… как… Если преклонить главу, а?

«Быстро их забрало, — удовлетворенно отметил Семен, собирая пустые „стопки“. — Если так и дальше пойдет, то мое посвящение, пожалуй, обойдется без всяких там зверских испытаний».

Он успел раздать вновь наполненные посудины прежде, чем осознал некоторую несуразность происходящего: «Это как же так?! Я же пел-то по-русски! Ментального контакта у меня с ними нет и никогда не было! Тогда почему? А рогатый бык, как объект поклонения, действительно сменил мамонта в конце палеолита…»

— А вот у меня, значит, сомнение… — раздумчиво протянул Медведь. — Думаю я, значит… Ты уверен, Семхон, что ЭТО не надо закусывать?

— Э-э… ну-у, — растерялся Семен, — вообще-то я такого не говорил. Почему бы и нет, раз хочется? Только нечем.

— Как это нечем?! У меня тут в угольках лопатка оленья прикопана — на случай, если подкрепиться потребуется.

В итоге Семену пришлось исполнять обязанности официанта по полной программе.

— Да, неплохая магия, — пробормотал Художник, опустошив третью «стопку». — Только тебе, Семхон, все равно нужно пройти через одно испытание — маленькое совсем. Если получится, то кое-что поймешь. Лоурину без этого никак нельзя.

— Во-во, — поддакнул изрядно уже окосевший Кижуч. — Иначе жить будешь не в ту сторону.

— Да не дрожи ты! — хлопнул его по плечу Медведь и чуть не свалился с бревна, на котором сидел. — Ты сможешь! Почти у всех наших получается!

«Та-ак, — затосковал Семен, — а что бывает с теми, у кого НЕ получается? Пока складывается впечатление, что попытка дается только одна. Что хоть делать-то надо?» Он вопросительно смотрел то на одного старейшину, то на другого, но те знакомились со своими новыми ощущениями и больше внимания на него не обращали. Наконец Горностай смог занять устойчивое положение в пространстве: ноги раздвинул пошире, локти упер в колени, а ладонями стал поддерживать голову.

— Н-ну, т-ты, эта, Семхон… Сходи, значит… В пещеру нашу сходи! — сказал он.

— Зачем?! Я был там много раз!

— Не-е-е, эт-то не то-о… Ты насквозь пройд-ди! Сов-всем, значит, насквозь…

«Начинается! — тихо озлился Семен. — Этим первобытным без пещер ну никак! Блин, как дети малые — чтоб темно было и страшно! Там же в глубине полно каких-то ходов, но выход только один — совершенно точно. Я вам что, спелеолог?!»