Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37

Но в очередном академическом году в урологическое отделение поступила новая партия интернов. И незамужняя очкастая девица двадцати семи лет – долго поступала, тяжко урологию выбивала – обратила свои пристальные взоры на холостого доцента. Напрашивалась на операции, третьей постоять. Заполняла его истории и заполняла за него журнал операционных протоколов. И смотрела влюблёнными глазами. Но призрак гнусной твари, высокой тощей блондинки, разбившей ему жизнь, пока заслонял всё. Доцент приблизил девочку-интерна к себе, но лишь потому, что нынче только она одна могла выслушивать страшные истории о бывшей жене. Её питала надежда стать женой нынешней. Доцент пока был не в курсе. Не давал себе труда понять, что вот оно, его истинное счастье! Из всех книг, в отличие от «проклятой проститутки, которая только и делала, что читала», прочитавшей только букварь и «вон ту, синюю, про почки». Ещё не отдавал себе отчёта доцент Рачковский, что простенькая и незамысловатая интерн, мечтающая о печати в паспорте, «ребёночке» и пожизненном месте в поликлинике, – и есть его настоящая пара. Но девочка-интерн уже оплатила своё участие в конференции по урогенитальным инфекциям, притащилась за доцентом (участие которого оплачивали фармфирмы, ибо он участвовал в протоколе клинических испытаний) в Питер и не отпускала его от себя весь первый банкетный вечер.

– Ну, идё-о-о-мте, Игорь Васильевич! – услышала Мальцева тихое, умоляющее, удаляясь с Паниным.

– А ведь она его на себе женит! – сказала она Семёну Ильичу.

– Ой, да ладно. Кто отказывается переспать, особенно когда оно само упорно напрашивается? Трахнет, поплачется пьяными слезами про бывшую и… – Панин внезапно замолчал.

– Ага. И женится. Это ведь так происходит, Семён Ильич? «Оно само напрашивается». Трахаешь. Плачешься пьяными слезами на бывшую, а потом – бац! – трое детей, плюс ты – дедушка. Романтика! – хохотнула Татьяна Георгиевна.

– Стерва ты, Мальцева! – привычно-спокойно ответил Панин.

– Нет, мне теперь даже интересно. Через полгода мы услышим звенящий над отделением урологии звон свадебных колоколов. Молодая будет в белом платье и беременная. Спорим?

– Танька, нельзя быть такой циничной!

– Я не циничная, Панин. Я – опытная. Ладно, идём уже к твоим министерским. Только ненадолго. Я устала.

– Тогда ну их, министерских, поехали отсюда. И я не хочу сегодня больше никаких разговоров, никаких размышлений ни о чьих судьбах. Я хочу быть сегодня только и только с тобой.

– Ладно. Поиграем в эти игры, – согласно кивнула Мальцева.

Действительно, для чего ещё придуманы игры? Для того, чтобы отвлечься от реальности. Чтобы о реальности забыть. Чтобы не думать об отсутствии любви и неизбежности смерти. Первая случается куда реже второй и поголовно подменена «отношениями». Вторая – ужасна и непривлекательна, особенно если её бояться. А как же её не бояться, если гарантированно неизбежной смертью (через болезни и жизнь, полную лишений и несправедливости) ещё и постоянно пугают болезненно внушаемых прямоходящих, которых уже и людьми-то перестали считать, переименовав в «группу обследования», «целевую аудиторию», «потребителей» и ещё чёрт знает во что.

– Панин, ты чего так долго?! – несколько ехидно протянула Мальцева, облокотившись на локоть, а затем и откинувшись на белоснежную подушку гостиничного люкса.

Дверь в ванную комнату была приоткрыта.

– По капле выдавливаешь из себя раба?

– Дура ты, Танька! – испуганно отозвался Семён Ильич.

Татьяна Георгиевна встала, натянула на себя белоснежный «общепароходский» махровый халат, прошла к широченному подоконнику, раскрыла окно и закурила.

– Закрой окно, простудишься! – строго сказал Панин, вышедший из ванной в таком же халате.

– Плесни-ка мне, – лениво и довольно отозвалась Мальцева, никак не отреагировав на его заботливое замечание. – Курить запрещено. Надо уважать порядки.

Панин налил виски в стакан и подал Мальцевой.

– И не надо ехидничать! У меня всё в норме. Я проверился! – чуть обиженно сказал Семён Ильич. – Всё в норме! – повторил он.

Татьяна Георгиевна насмешливо прищурилась, выдыхая дым.

– Не только потенция! – чуть мальчишески выговорил так и не дождавшийся комплиментов Семён Ильич.

– Да знаю я, что все вы проверились. После смерти Семёнова. Мальчики, пугливое племя. Бедный Коля Зотов месяц не разгибался от заслуженных пожилых задниц, – захохотала Мальцева. – И каждая, разумеется, была обслужена под большим секретом. Ну разве что манипуляционная медсестра дайджест ежедневно обнародовала.

– Слушай, ну, стрёмно всё-таки. Чего издеваешься?

– Я не издеваюсь, Сёма, – вздохнула Мальцева. – Всё правильно сделали. Просто то, что так внезапно умирают те, с кем ты… на «ты», это как-то…

– Все умирают внезапно. Даже те, о ком ты знать не знаешь.

– А представляешь, Панин, сколько тех, о ком мы знать не знаем, побывало в этих халатах и на этих простынях? Чем они отличаются, гостиничные, от больничных? Такие же, «всехние», простерилизованные… У меня есть одна приятельница, она всегда с собой возит комплект постельного белья, пижаму, тапки и халат. В поездах бельё перестилает.