Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37

– Шестнадцать! А водила проверить, потому что она – проститутка!

– Шестнадцать? Да я бы тебя нахер на её месте послала! И ты совсем, мать, больная. Если она оказалась девственница, то какая же она проститутка? Она у тебя чего, не его дочка? – мотнула Тимофеевна головой в мужичка с ноготок.

– Его. А чего?

– Ничего!

Тут, на счастье, вернулась акушерка приёмного отделения. И сообщила чете Каростышко, что шестнадцатилетняя девочка по фамилии Каростышко в родильный дом в течение суток не поступала. В соответствии с журналом приёмного покоя. А он ведётся чётко.

– Ну, какой?! Какой вам анестезиолог-реаниматолог звонил? Их у нас много! И как же вы могли не записать его фамилию, если он вам звонил по поводу вашей дочери, которая не ночевала дома?!

– Я так переживала, что мне не до этого было!

– Он вам два часа назад звонил? Где же вы шлялись все эти два часа? Может, вы роддом перепутали? Раз уж вы так… переживали!

– Пробки, – сказал первое слово мужичок с ноготок.

– В метре пробок не бывает, – утробно провещала из угла Зинаида Тимофеевна, стоявшая там каменным изваянием, скрестившим руки на груди. – За дочерью и на метре можно поехать.

– Ладно. Сейчас!

Акушерка приёмного покоя подняла трубку внутреннего телефона и набрала короткий номер. И немного подождала. Затем нажала отбой и перенабрала.

– Девочки, Святогорский не у вас? В кабинете нет… Да знаю я, что его никогда в кабинете нет! Из операционной уже вышел?.. В обсервационном родзале? Ага, спасибо.

Акушерка принялась за дозвон номер три. Во время всех этих манипуляций бабофигура проливала обильные слёзы и что-то бормотала. А мужичок с ноготок оставался неподвижным и молчаливым, со своим фиксированным выражением на печёной мордочке.

– Аркадий Петрович? Кто-то из ваших анестезиологов сегодня звонил кому-то из-за какой-то девочки?.. – Акушерка приёмного, выслушав ответ, хихикнула. – Нет, я имею в виду из-за пациентки. Потому что никакая Каростышко к нам сегодня не поступала, а тут какая-то безумная женщина утверждает, что ей кто-то звонил, что её дочь у нас. Дочь, которая дома не ночева… Что-то прервалось! – озадаченно прокомментировала акушерка приёмного и, нажав отбой, снова стала набирать номер. – Что? Вышел? Только что был. Бросил трубку и вышел?.. Совсем все чо…

И в этот момент в приёмный покой вошёл Аркадий Петрович собственной персоной.

– …кнутые! – на автомате договорила акушерка приёма и от неожиданности бросила трубку. – Аркадий Петрович, эта дама утверждает, что ей звонил какой-то анестезиолог и говорил…

– Здравствуйте. Вы – родители Алёны? – Святогорский был крайне зол и посему сосредоточен, корректен и очень холоден. Просто осязаемо холоден. Акушерка даже невольно передёрнула плечами, а Тимофеевна встала во что-то похожее на стойку «Смирно!», а такой чести она даже «самого» Панина редко удостаивала.

– Да… – несколько испуганно, но – главное! – тихо, коротко и без завываний со всхлипываниями выдохнула из себя мадам Каростышко. – С Алёной что-то… Что-то случилось?

– Да, идёмте. Дай им халаты.

Зинаида Тимофеевна беспрекословно подчинилась.

Но когда мама и папа Алёны зашли в кабинет, у них в кодировках нейронов снова что-то перещёлкнуло. И, увидев живую и с виду здоровую дочь, лежащую под одеялом на роскошном, по понятиям Каростошко, диване, в роскошном по понятиям Каростышко, кабинете, бабофигура принялась заполошно орать:

– Ах ты блядь такая! Ты дошляешься! Ты, сука, дошляешься! Тебя в канаве порезанную на куски найдут! Причём собаки! Найдут – и сожрут!

А папа Каростышко внезапно обрёл дар голоса и тихо, но внятно и злобно, глядя на дочь ненавидящими глазами, бубнил:

– Дрянь штопаная! Чего тебе, падле, не хватает?! Тряпку хочешь – на! Компьютер – на! Лептоп – на! Айфон – на!

На материны оскорбления Алёна вообще никак не реагировала, но услыхав от отца слово «айфон» – побелела. Святогорский и сидевшая за своим столом Мальцева на какое-то время утратили дар речи.

– Что вы себе позволяете? – наконец Татьяна Георгиевна вскочила на ноги и гневно уставилась на чету Каростышко. – Вы с ума сошли? Вы в кабинете заведующей отделением. Вашу дочь изнасиловали, полицейская привела её ко мне утром на при…

Бабфигура подскочила к дочери, к этому моменту уже сидевшей на диване, и отвесила той такую звонкую оплеуху, что у Мальцевой металлическое звенящее эхо заскрежетало в ушах. Алёна не заплакала, не отвернулась, не стала защищаться. Она смотрела на мать в упор, не отводя глаз. И багровый свет пятерни лишь подчёркивал ненависть, горящую в её глазах.

– Вы рехнулись?! – ахнула Мальцева. – Аркадий Петрович… – беспомощно пролопотала она. А чтобы Татьяна Георгиевна ощутила себя беспомощной, это постараться надо было.

– А я сейчас ювенальную юстицию задействую, – спокойно сказал Святогорский и двинулся на бабофигуру. Мужичок с ноготок заткнулся ещё после первой реплики Мальцевой. Ну, как «заткнулся». Продолжил проговаривать проклятия и угрозы в адрес дочери беззвучно.

– Чего ты задействуешь? – перешла бабофигура на «ты».

– Органы опеки.