Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38–47

Сергей Иванович и кота полюбил всей душой. Теперь эта толстая лохматая детина чувствовала себя отменно и считала необходимым проникнуть в Серёжину мастерскую-кабинет и поваляться на тщательно раскроенных фрагментах будущих шедевров от Сергея Волкова.

В жене Серёжа души не чаял. Она была ему и другом, и товарищем, и бухгалтером (она действительно была бухгалтером — по профессии, — и теперь в его бумагах наступил полный порядок), и любимой. И если действительно существуют в иных браках ролевые модели а-ля «родитель — ребёнок», то тут супруга явно была «мамочкой». И Серёжа наслаждался ролью избалованного, захваленного малыша-вундеркинда и старался как можно чаще и как можно больше радовать «мамочку». Возможно, он в итоге получил то, чего никогда не давал ему чрезмерно мужественный отец, чья удаль и молодечество всегда восхищали сына. И хотя давно прошли те времена, когда Сергей Иванович Волков был близок к отчаянию из-за того, что он и на тысячную часть не такой, как его мужской идеал — Иван Спиридонович Волков, но настоящей близости между сыном и отцом так и не возникло. Они стали товарищами, но папа его никогда не обнимал. Хотя даже своих партнёров по бизнесу отец частенько похлопывал по спине и всякое такое… Суровые мужские знаки доверия. Сыну он их не оказывал. Пожатие руки — вот весь максимум, отмеренный в знак родства. А на пухлых коленях жены Серёжа мог нежиться и даже немного капризно дуть губки.

— Слава богу, не гомосек! — выдохнул папа, одобрив свадьбу и скинув сыну на счёт весьма приличную сумму в качестве свадебного подарка.

А толстая у него жена или тонкая, и как они конкретно любовью занимаются, и что друг другу при этом в ушки шепчут — это папу-Волкова нисколько не тревожило. Есть границы прайваси, и разумные люди их не переходят даже с родными и близкими.

Но вот уже полгода наследник Ванечка (если мальчик) или наследница Ксюша (если девочка) никак не желали зачинаться. И на этот предмет Иван Спиридонович Волков позвонил Татьяне Георгиевне Мальцевой и предложил встретиться.

— Во-первых, Сергей мог мне позвонить напрямую, — несколько язвительно ответила в трубку Татьяна Георгиевна. — Во-вторых, он и сам отлично знает, что для начала стоит сдать спермограмму, медицинскую академию он всё-таки окончил. В-третьих, нам с тобой совершенно незачем встречаться в ресторане, чтобы обсудить репродуктивные проблемы твоего сына. Все необходимые телефоны и адреса я могу тебе продиктовать…

Тут на кухню ввалился хмурый Панин и недовольно зашипел на Мальцеву. Мол, еле-еле Мусю укачали-убаюкали, а она тут орёт на всю квартиру.

— Хорошо! — сказала Мальцева в трубку. — Говори, где и когда. — И, выслушав внимательно, без единого комментария нажала отбой.

Панин Мальцеву страшно раздражал.

Нет, не так.

Панин Мальцеву страшно раздражал в последнее время.

И тоже неверная формулировка.

Именно с верностью формулировки своих чувств в отношении Семёна Ильича Татьяна Георгиевна Мальцева и не могла определиться. Особенно — в последнее время. Потому что только в пресловутое последнее время появилась возможность, как минимум, вдохнуть и выдохнуть.

Нет, Панин был, безусловно, весь в белом. Он был правильным, как каноническая манная каша. С самых древних школьных времён[46]. Именно она всегда вела себя непристойно. А когда не вела себя непристойно — непременно вела себя непозволительно. И Панин всегда имел полное право реагировать соответствующим образом. Потом он был мужем Вари и отцом троих сыновей. И после смерти Матвея неоднократно предлагал Мальцевой выйти за него замуж. Она же сама отказывалась? Сама. А то, что он при этом от Вари не уходил, так это… дети. Сёма просто образец! А какой образцово-показательный папа для Муси? И это несмотря на то, что Мальцева записала дочь Матвеевной. И сейчас Сёма ведёт себя, как… муж. Как будто тот факт, что у них есть ребёнок, автоматически их поженил. Вся эта ситуация с совместным проживанием в её крохотной квартирке, совершенно не предназначенной для двоих взрослых людей и младенца. Взрослых очень разных людей со своими привычками, отнюдь не всегда полезными. И шумного младенца. Панину-то привычна бытовая жизнь не в одиночку. Он моментом научается всякой ерунде вроде «где кофе стоит». Целует её в щёку в те времена, когда они пересекаются. Эдак привычно целует. Как зубы почистить. Никакой ярости, никакой дрожи. Обыкновенный шаблонный жест застарелого супружества. Брр! Хорошо хоть пересекаются редко! Как минимум — нечасто. Занятые люди. Она — начмед. Он — вообще птица высокого полёта. Две няньки: дневная и ночная. Сёма ещё и веб-камеры кругом установил, просматривает из кабинета, как там его Мусенька. Фактически — она с дочерью никогда не остаётся наедине. Улыбается Мусенька Панину. Он её целует и обнимает. Она тянет к нему ручки, как только видит. И первое слово уже вполне понятно какое будет.

Однажды они даже в ресторан сходили. Вдвоём. И Сёма воодушевлённо нёс о том, как всё прекрасно. Мол, всё именно так, как и задумано. Иначе и быть не могло!

Ага, задержка рейса на десятилетия.