Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38–47

И в дверях кабинета этой более чем странной докторши столкнулись ещё с одним явно полоумным гражданином.

— Муся! Муся! — кричал гражданин. — Муся!

А странная докторша бросилась полоумному гражданину на шею с криками:

— Сёма!

«Муся! Сёма!» Кибуц какой-то, а не родильный дом!

Да, к окончанию переговоров с представителями органов правопорядка в лечебное учреждение прибыл Панин собственной персоной. Ему позвонил Ельский. Заверил, что всё в порядке. Не то ещё кому-нибудь ума хватит разосланную интерном на all фоточку или видео Семёну переслать. Родину вот, например. Отчего бы не повеселить замминистра?

— Шикарная баба! — искренне-восхищённо заверил он Панина, передавая ему дочурку. — Эта мимика и эти жесты будут творить с мужиками чудеса. Чрезвычайно обаятельное создание. А я их немало, слава богу, повидал!

— Шикарных баб или младенцев? — уточнил Панин, прижимая к себе своё сокровище.

— И тех и других. И ты паровозики металлические с ковра убери, старый мудель. Раз на раз не приходится.

— Да кто ж знал, что Танька манеж на кровать водрузит и…

— Вот поэтому она тебя и не любит так, как любила Матвея. Тот не знал сослагательного наклонения и никогда её ни в чём не обвинял даже в мыслях своих! — жёстко перебил его Ельский, хотя не в его привычке было вмешиваться в чужие альковные дела. А хотя бы и в дела старых друзей. Видимо, флюид Святогорского подействовал.

— Уберу. Согласен. — Панин ещё крепче прижал к себе Мусю. — И прекратите все ругаться при ребёнке!

— Пока-пока, Муся! — Ельский поцеловал крошечную ладошку своей новой подруге. И полугодовалая девчушка вдруг вся раскраснелась, раскокетничалась, засияла глазками, рассыпалась серебряными колокольчиками улыбок…

— Совершенно чумовая девица! — констатировал Владимир Сергеевич, развернулся и ушёл, в характерной для него манере даже не попрощавшись с Паниным.

Муся опечаленным зверьком выглядывала ему вслед из-за папиного плеча и даже махала ручкой.

— И что это сегодня было с нашей мамой? — обратился к дочурке Семён Ильич. Та в ответ лишь умилительно пожала плечиками. — Ладно, идём, заберём маму из кабинета. Одна она там точно будет сидеть до самой ночи. Эту свою берлогу она ещё тряпками не затарила.

Они все втроём съездили на стройку. Затем сходили в торговый центр. И Сёма открыл Мальцевой тайну магазинов, где гнездятся все эти ужасные «развивающие», «обучающие», «экологически чистые» игрушки и чудовищно дорогие детские тряпки. Прямо настоящий семейный выход!

Ирония показалась Татьяне Георгиевне неуместной. Её преследовало непонятное ощущение. Кажется, ей всё это начинает нравиться.

Вечером, когда Муся уснула, они вызвали няньку. И отправились в гостиницу.

Она уже почти забыла, как Панин хорош!

Или это всё последствия стресса?.. Она сегодня второй раз в жизни испытала необратимость. В наступившую после первой необратимости ночь с ней был Панин. Иначе бы тогда её тело наложило на себя руки. Сейчас она только ощутила необратимость. Но тело, проклятое тело всё помнило — и отработало учебную тревогу в режиме, абсолютно приближенном к боевому. Если бы тело по дороге к спасению хоть на секунду позволило мозгу вспышку мысли вроде «Муся лишилась глаза…», то оно бы, тело, умерло на месте. А оно не хотело умирать. И потому даже слегка перестаралось. Ну чего стоило хотя бы мельком осмотреть, провести первичную хирургическую обработку раны — если бы таковая действительно была. Если бы это была не Муся — Мальцева так бы и поступила. Непонятные нормальной физиологии ощущения испытывают наши тела по отношению к тем, кого мы на самом деле любим. Необъяснимые. Это ли не критерий? Упаси боже от оценки любви такими критериями. Всё это бред, просто воображение разыгралось. И Панин спит, и Мальцева строгозапрещённо курит на подоконнике гостиничного номера, настежь распахнув окно в ночную Москву, и плачет. Плачет потому, что всё хорошо. И плачет оттого, что всё, что определено, незыблемо и бесконечно, вдруг оказывается таким ненадёжным, хрупким и недолгим. Как бы они жили с Матвеем? Какие бы у них были дети? Но Матвей погиб в автомобильной аварии. И это необратимо. Ужасно необратимо. Но у неё есть Муся — и это тоже необратимо. Прекрасно необратимо. И, кажется, пришла пора телу просто лечь рядом с Паниным. И просто уснуть. Без снов, без мыслей, без чувств. Сколько бы ни думала — всё равно ничего не придумаешь. Тем более, случай сегодня скорее смешной. Трагедия повторилась в виде фарса. Всё в полном соответствии с законами жанра.

* * *

На следующий день — точнее, куда как ближе к полуночи — в кабинет к Мальцевой зашёл Святогорский с огромной пластмассовой неваляшкой.

— Вот, смотрите, это вам!

— Боже, Аркаша, какой китч! — только и всплеснула руками Татьяна Георгиевна.