Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38–47

Единственное, что со всей ясностью осознавала сейчас Татьяна Георгиевна, что здесь, в рабочем кабинете, в родильном доме; здесь, где нелегко, и непросто, и неуютно, и никакой зоны комфорта; здесь, куда бы в любой момент не имел полное право ворваться подчинённый или пациент; здесь, где она отвечает за всё – от наличия отвёрток у завхоза до бесценных материнских и детских человеческих жизней; здесь – ей спокойно; здесь – она абсолютно уверена в своих силах, в себе. Необходимость отправиться туда, в мир своей уютной квартирки, где никто не побеспокоит и где она отвечает за единственное, рождённое ею дитя, – пугает, абсолютно вышибает из колеи, лишает возможности мыслить и шевелиться.

Пауза томилась, густела, концентрировалась…

– Таня! – не выдержал Ельский, скосив глаза на малышку. – Мусе жарко.

– Ах да… – несколько растерянно оглянулась Татьяна Георгиевна.

Внезапно резко заболело внизу живота. Неудивительно. Она слегка согнулась.

– Давай мне. Куда ей после кесарева таскать?

– Да я сам до машины до…

– Мне давай! – грозно рыкнул Панин.

Владимир Сергеевич ухмыльнулся в его обыкновенной саркастично-надменной манере – или холодной понимающей насмешки было больше обыкновенного? – и молча передал свёрток Семёну Ильичу.

Панин нёс конверт с ребёнком. Как по тонкому льду шёл, а не по коридору. Лицо его при этом сияло, будто чудо увидел и никак насмотреться не может. И чудо никуда не исчезает – вот что удивительней всего.

Сзади шли Мальцева, Маргарита Андреевна и Ельский.

Как сельди в бочку набившиеся в холл сотрудники роддома делали вид, что они тут оказались совершенно случайно или же по срочным делам. Эдакое сборище лиц, натужно изображающих удивление или же сосредоточенность. И у всех – глаза слегка к переносицам. Буратины хреновы!

И только Зинаида Тимофеевна, старая санитарка, работающая здесь с открытия больницы, фактически – роддомовой[11], помнящая Сёму и Таньку студентами, интернами-субординаторами, перекрестила широкую спину Панина, кинула на Мальцеву укоризненный взгляд, а затем утёрла слезящиеся глаза полой халата. Марго показала санитарке кулак из-за спины.

– Ой, дурные… – ласково сказала Зинаида Тимофеевна процессии вслед. – Девка славная, красивая получилась, тьфу-тьфу-тьфу на неё! А и чего бы у двух красавцев дочери некрасивой быть?

– Так от кого она у Мальцевой? – толкнула её локтём в бок Вера Антоновна, одна из лучших первых родзальных акушерок.

– Да какая разница! У неё все мужики красивые! И дети – они не от мужиков, а от Бога! Бог – он тоже мужик! И тоже красивый.

– Зинка, пора тебе на пенсию, в богадельню. Ты баба, конечно, здоровая, но голова у тебя ржавеет стахановскими темпами! – расхохоталась Вера Антоновна. – Тьфу-тьфу-тьфу – согласна. На всех троих и особенно на нашу Мальцеву. В таком возрасте – и, слава богу, дочечка здоровенькая. И то счастье. Как она только справляться будет? – покачала головой пожилая акушерка. – Нянек-то, понятно, наймёт. Но всё-таки ребёнку мать нужна.

– Ой! Нужна им мать! Я свою дурищу до пяти лет грудью кормила, до десятого класса уроки с ней делала. И что вышло? Ничего толкового! К тридцати у неё было трое детей от разных мужей, к сорока – неврозы и циррозы, а в пятьдесят она развалина у меня на руках. Свою жизнь надо жить, чтобы всей неизрасходованной любовью щенка не портить. Щенку – миска, половичок, не гадить в хате научить и не пустобрешничать. Вот тогда годная собака вырастает.

– Зинка, совсем ты трёхнулась! Людей с собаками сравниваешь…

– Правда твоя, Вера. Собаки куда как лучше! Если уж и устраивают собачью свадьбу, – ткнула она подбородком в сторону дверей, куда вышла процессия, – то хотя бы чувств вокруг этого не разводят!

– Ну вот! То у неё дети от Бога, то – собачья свадьба.

– А это одно другого не касается, – Зинаида Тимофеевна махнула рукой и пошла в приёмное.

Вера Антоновна покрутила пальцем у виска вслед санитарке и выбежала на крыльцо. Чтобы досмотреть шоу.

Панин галантно усадил Мальцеву на заднее сиденье. В стоящую рядом с ней корзину от коляски торжественно уложил дочь. Марго наклонилась к подруге, поцеловала её в щёку и шёпотом спросила:

– Ты как?

– Не знаю. Вообще ничего не знаю, Марго! Боюсь…

– Ты на лошадях ездить поначалу тоже боялась. А потом научилась.

– То лошади. А то, – опасливо кивнула она на корзинку, – человек!

– Да. Человек. И ты – мама этого человека! – строго отчеканила Маргарита Андреевна. И тут же улыбнулась подруге: – Не грусти. Рассмешу. Знаешь, чем отличается лошадь от мамы? Мама не устаёт! Всё, давайте с Богом. Завтра после смены к тебе заеду.