Родео для прекрасных дам

Светлана Петровна уперлась ногами в землю, оттолкнулась — гамак плавно закачался. С другой стороны — все ведь как прежде стоит, существует незыблемо: дом, сосны, старые яблони. И она тоже существует — чувствует солнечный жар на лице, чувствует, как щекочет кожу ползущий по ноге муравей…

А как же другие живут? Некоторые и замуж-то не выходили. И детей не рожали, бесплодные смоквы. И спать-то толком с мужиком не спали — кончить по-настоящему ни разу не довелось. Вон ходили зимой с Нателлой и Зинкой на выставку картин в Третьяковку — так там ни одной пары не встретили, чтобы он и она, под ручку, а все одни лишь тетки, тетки сплошные: подруги, сестры, родственницы, приятельницы, сослуживицы. От двадцати пяти и до шестидесяти.

А на концерте Баскова — не та же картина? В зрительном зале ряд за рядом — сверху, снизу, в ложах — сплошные женские головки: с модными стрижками, аккуратными укладками — русые, каштановые, рыжие, бронзовые, черные, золотые, седые. Женщины, женщины, бабы… И пусть не врут, что у них у всех есть мужья и любовники, просто «они не любят эстраду», не любят искусство, потому и не ходят на выставки и концерты, не сопровождают. Пусть не врут, бедные, брошенные одиночки. Пусть не рассказывают сказок…

Так как же все-таки жить эти два самых трудных месяца после похорон? С чем жить? С ТЕМ ИЛИ С ЭТИМ?

С тем. И с этим тоже. Другого все равно ничего не остается. Другое — это в озеро, холодное Серебряное озеро, как в черный омут, с головой, с камнем на шее. А ведь этого не хочется. Нет, этого совсем не хочется.

Послышались шаги. Светлана Петровна открыла утомленные солнцем глаза — темная фигура на фоне ярко-зеленой листвы. Мастино-неаполитано, верный Вулкан, завидя чужака в саду, с трудом поднялся — он сильно ослаб, упорно отказываясь от пищи.

— Как же ты вошел? — спросила Светлана Петровна. — Я все ждала — ты позвонишь в калитку.

— А я через забор.

Перед Светланой Петровной стоял Василий Мамонтов. Она разглядывала его как в тот, самый первый раз их знакомства — мальчишка, совсем еще ребенок, через заборы сигает. Ему, наверное, кажется, что так он производит сильнее впечатление. Или это молодость его требует выхода, бешеная сила бродит в теле как закваска?

— Там же колючая проволока наверху. Ржавая.

— Ерунда.

Она смотрела на него — оцарапался все-таки, дурачок. На руке вон алая полоса.

— Быстро ты приехал, — сказала она. — Очень быстро.

— Вы же звонили, — он прислонился спиной к яблоневому стволу.

— У меня к тебе просьба, Вася, — Светлана Петровна смотрела теперь не на Мамонтова, а на пса, медленно ковылявшего к крыльцу.

— Все, что хотите. Вы же знаете.

— Я сама с этим не справлюсь. Не смогу. — Светлана Петровна вздохнула: — Помоги мне, пожалуйста, ладно?

Глава 14 НОЧЬ

Как это часто и бывает в мае, погода к ночи изменилась. С последним всполохом заката с востока донеслись первые гулкие раскаты грома. Засверкали молнии. Гроза приближалась медленно, нехотя. Огромная туча ползла, пожирая все на своем пути — пропали звезды, растворился в темноте месяц. Подуло холодным ветром с востока так, что с силой и грохотом захлопнулось распахнутое окно.

— Наверное, с градом гроза, — определила Марьяна. Они с Катей сидели на матрасе, укрывшись шерстяным пледом. Катя снова ночевала в Щеголеве: завтра предстоял напряженный день со многими следственными действиями, и мотаться домой в Москву, а затем в отдел из Москвы Кате не хотелось. Лень было мотаться. А у Марьяны было хорошо и уютно — ночник на полу рядом с матрасом мерцает золотистым светом. Тусклое зеркало в изголовье — а в нем вся комната. Потолок, если смотреть с матраса, с пола — высокий-высокий.

Полыхнула молния за окном. Катя ойкнула, бросила расчесывать волосы, выронила щетку и упала на подушки. Зажмурила глаза — она адски боялась грозы.

— У меня прабабушка при громе всегда крестилась и шептала: «Свят, свят, свят, господь Саваоф» и форточки — она их «фортки» называла — всегда закрывала: вдруг шаровая молния влетит, — сказала Марьяна. — А мне всегда хотелось увидеть шаровую молнию. На что она похожа?

— На сгусток света. — Катя приоткрыла один глаз, но тут снова полыхнуло. — Ой, мамочки!

— А отец всегда говорил мне: в городе везде громоотводы. — Марьяна вздохнула: — А помнишь…

— А помнишь… — Катя выпалила это одновременно с ней. Они посмотрели друг на друга, предполагая, что вспомнили-то одно и то же, то, что у обеих ассоциировалось с грозой.

— Помнишь, — Катя приподнялась на подушках, — как Максим твой купался в грозу в озере? Мы все в палатке на берегу прятались, а он бухнулся в воду и поплыл. Дождь стеной лил, и гремело так, что я думала — елки нам на голову рухнут. А он переплыл озеро, вернулся и букет колокольчиков тебе с того берега вручил. Мокренькие такие колокольчики… А Серега-то Мещерский захотел заплыв повторить. И у него на середине озера ногу свело, и Макс твой за ним поплыл, спасать. Вынес его на руках как куколку. Серега мне вместо колокольчиков горсть ряски протянул, а в ней лягушка — ква-а-а! Помнишь?