Родео Лиды Карякиной

Все дружно захохотали, и громче всех сам Сидоров. А Карякина злилась:

— Ну, так и сказал бы: к дяде в гости ходил. А ты наврал, что у врача был. Не понимаю, зачем надо врать. Как только не стыдно?

— Ложь во спасение, — подсказал Горяев.

— Вот, вот, во спасение… — сразу ухватился Сидоров.

Сказал и озирается, смеются ли… Тут все заспорили о том, допустима эта самая «ложь во спасение» или нет. И все смеялись над Карякиной.

— Я считаю, что врать нельзя! — крикнула Лида. — Потому что где ложь, там…

— Где ложь, там неправда, — буркнул Вадик Спицын.

И все снова покатились со смеху.

— Что смеетесь? — выходила из себя Карякина. — Именно, где ложь, там и неправда!.. Неправда в смысле несправедливость. Где ложь, там не может быть никакой справедливости! А что может быть хуже, чем… чем…

И вдруг она закрыла ладонями лицо, потом схватила свой портфель — и вон из класса. Мы так и не доспорили тогда…

Позже я узнал, что несправедливости всякой выпало на Лидин век достаточно. Хотя бы то, что в раннем детстве ее бросил отец. Сначала увез ее с собой, оставив мать с маленьким Мишкой, а потом — видно, Лидка ему надоела — посадил дочку в вагон, сунул билет в руку… Словом, отправил ее к матери. А той и без Лидки тошно. На руках Мишка годовалый, средств никаких нет…

Но все это я узнал потом, а тогда, в школе, ужасно нелепой мне эта Лидка казалась. Вызовут ее к доске, идет Карякина хмурая. Вытянет руки по швам, повернется лицом к классу и забурчит:

— Я ничего не выучила.

— Почему? — удивляется педагог.

— По домашним обстоятельствам.

— Да ну? Что же за обстоятельства такие? — с усмешкой спрашивает преподаватель.

— Стирки накопилось.

Ну, тут, конечно, смех, шуточки начнутся разные.

Ставят двойку Карякиной, бредет Карякина к себе на место. Вообще-то училась она ничего, средне. Бывали и четверки. Но случались и двойки. Всего бывало понемножку.

Собственно, Карякина мало кого интересовала, и уж, во всяком случае, не меня. Мой друг и сосед по парте, Витька Голубев, тоже подсмеивался над Лидой и даже прозвище ей придумал: «Секлетея». Правда, это осталось между нами. Понимали, что кличка обидная.

— А в сущности, почему? — разводил руками Витька. — Секлетея нормальное христианское имя! Классическое, можно сказать!

Сам-то Витька чуть ли не с первого класса отзывался на кличку «Дельфин». Лицо Витькино и правда напоминало дельфинье рыльце. Круглое, усмешливое такое, и нос клювиком. Глазки блестят, карие, веселые дельфиньи глазки. И фигура у Витьки соответствующая: невысокий, плотный, с круглой сутуловатой спиной. Этакий чебурашка-дельфинчик.

Когда осенью наша семья переезжала на новую квартиру, Витька помогал таскать вещи. Не успели мы с ним втащить в подъезд холодильник, видим идет навстречу Карякина. Вот это номер!

— Ты что тут делаешь?! — удивился Витька.

— Ничего. Я тут живу, — хмуро ответила Карякина и прошла мимо, болтая пустой авоськой.

Оказывается, Карякины жили в соседней квартире.

Нам дали две комнаты. Третью занимала Юлия Михайловна, работник какого-то большого учреждения. Делопроизводитель. Днем все мы расходились по делам, вечером толпились на кухне. Мы предпочитали питаться на кухне, чтобы не таскать кастрюли с едой туда и обратно. Я был против, мне всегда нравилось есть не спеша, в одиночестве, но мама сразу прикрикнула:

— Это что еще за фокусы?! Комнату пачкать не позволю! К тому же там чертежи!

Строгие у меня родители. Оба инженеры, работают вместе на станкостроительном заводе. Отец сейчас в долгосрочной командировке на Урале, и поэтому, наверное, мама строга за двоих. Я единственное дитя. У нас и правда всюду чертежи. На столе и на двух больших чертежных досках. Свитки чертежей и рулоны кальки громоздятся на шкафу. Правда, мне для жительства отвели вторую, маленькую комнату. Это было здорово — получить собственную комнатенку. Я навел там блеск, привинтил книжные полки, установил проигрыватель, словом, зажил в свое удовольствие. Мы с Витькой вместе готовили уроки, а после часами разговаривали, и никто не мешал нам. Никто не гнал, не кричал: «Эй, вы там, потише!» Полная свобода.

Как-то раз Виктор и говорит:

— Слыхал новость? Карякина уходит из школы. То есть окончит восьмой, и все. Отучилась наша Секлетея. Кончила курс наук.

— Вот оно что! То-то, слышу, на кухне споры да раздоры, общее собрание жильцов. И мать Лидкина что-то больно разоряется…

— Что, Карякины знакомы с вашими?

— Тетя Аня ведь медсестра. А Юлии Михайловне нашей прописали какие-то уколы. Хотя, по-моему, она здоровяк… Значит, Лидка бросает школу?.. А мне и не и невдомек.

— Отстал ты братец, отстал. Дальше носа своего не видишь.

— А ты-то откуда узнал?..

Витька ухмыльнулся.

— От самой Карякиной. Спрашиваю: «Правда, что ты школу бросаешь?» — «Ну, бросаю, а тебе-то что?» — отвечает. Смотрит на меня как бешеная килька, я уж и сам не рад, что спросил.

— Н-да, история… А все-таки с чего ты спросил-то? Сорока на хвосте принесла?

Витька покрутил своим дельфиньим носом.