Родичи

Ахметзянов продолжал говорить про пацанов, что все мы пацаны, а нам, пацанам, делить нечего, пацаны должны вместе держаться…

– Больно, – сказал капитан.

– Очень, – подтвердил майор.

После этих признаний в лице студента Михайлова переменилось, безразличность растаяла, на щеках появилось что-то вроде румянца, а глаза застрадали, засопереживали, переходя с увечной руки на синюю ногу в ведерке со льдом.

– Я не хотел, – проговорил молодой человек. – Не хотел…

В это время оба мента почувствовали серьезное облегчение в покалеченных конечностях. Боль отошла, то ли ото льда, то ли от водки или еще от чего другого.

– А говорил, не служил! – укоризненно произнес капитан. – Нехорошо.

– Я же рассказывал, – потянулся за колбасой Ахметзянов. – Потеря памяти у него. Автокатастрофа! Не помнит ничего!

– Я и в самом деле не помню ничего! – оправдывался студент Михайлов. – Но зла причинять вам не хотел!

– Да-а, – протянул майор. – Такие мягко стелют, да жестко спать! – И выудил ногу из ведра, как рыбку из ледяной лунки.

– Не пидор! – резюмировал капитан, хрустнув маринованным чесноком. Причем взял он закуску увечной рукой, ощутив, что боль ушла, а пальцы действуют как всегда. – Пацан!

Наконец выпили вместе за пацанов, после чего майор натянул на ногу носок.

– А я тебе, Жыбин, всегда говорил, что ты зверюга! – сказал он капитану, завязывая на ботинке рваный шнурок узелком.

– Ну не зверь же, товарищ майор! Я же русский!

– А я – татарин, – определился Ахметзянов.

– Все равно – пацан! – махнул рукой капитан, прощая. – Исключения подтверждают правила!

– Я – тамбовский! – сообщил майор. – Лимита!

Все посмотрели на студента Михайлова.

– Ушла память от меня! – сообщил он в свою очередь. – Среди народов нет зверей, – добавил.

– А чечены!!! – вновь возмутился Жыбин. – Они пацанам нашим органы половые отрезают, рабами делают!.. Не-е, товарищ майор, он мне специально нервы бужирует!..

Майор согласно закивал.

– Есть преступники среди народа, а народ весь преступным бывает вряд ли! – устало проговорил молодой человек. Обычная бледность вернулась к нему, а глаза вновь наполнились безразличием. – Вы, Жыбин, тоже преступник.

– Я?! – обалдел капитан.

– Вы детей убивали?

– Да кто ж там, в общей куче, разберет!

Студент Михайлов отвернулся.

Неожиданно Жыбин вскочил из-за стола, и Ахметзянов в пьяном ужасе подумал, что драка начинается по новой, но произошло ровно другое. Мент рванул с себя пиджак и свитер, обнажив мускулистое тело, и повернулся голой спиной к молодому человеку. Всю его могучую спину покрывали мелкие шрамы, от шеи до поясницы.

– Это работа восьмилетнего «духа»! Гранату звереныш в меня бросил самодельную, с гвоздями рублеными!

Жыбин вернул свитер на место и раздул бычьи ноздри.

– Из меня полсотни фонтанчиков крови било! Я его из последних сил подстрелил. Засадил разрывную в голову! Как гнилая дыня, разлетелась башка! Вот когда я радость испытал! Когда успел!.. Все они звери!!!

– Нельзя детей убивать, – тихо произнес студент Михайлов.

– Так он же меня сам почти убил! – обалдел капитан.

– Это его дело.

– А мое дело, значит, сдохнуть!

Молодой человек пожал плечами, кинул: «А хотя бы и сдохнуть!» – встал из-за стола и, сказав, что у него еще есть дела на сегодняшний вечер, твердым шагом пошел к ресторанному выходу.

– Куда вы? – крикнул вдогонку Ахметзянов. – Два часа ночи!

– Ничего-ничего, – отмахнулся студент Михайлов и закрыл за собой дверь ресторана.

Майор разлил остатки водки и зашевелил бровями.

– Может, все же пидор? – осчастливил он пространство своим предположением.

Капитан предпочел молча кивнуть головой.

Ахметзянов ничего не предполагал, а просто понес свою рюмку через стол. Чокнулись, выпили, и менты стали собираться. Они не выражали желания оставить часть своих денежных средств за банкет и на вопрос патологоанатома: «Поделим на троих?» – молча проигнорировали татарина, равно как и счет на приличную сумму, и зашагали по старшинству к выходу.

– Ну, пидоры!!! – не выдержал Ахметзянов и отсчитал последние деньги за стол.

Менты молча развернулись на сто восемьдесят градусов и забили патологоанатома до полусмерти. Отведя душу, они вновь потянулись к выходу. При этом капитан хватанул со стола горсть купюр и сунул себе в карман:

– Штраф утренний.

С окровавленной физиономией Ахметзянов приподнялся и потянул руку.

– Ты че, зверь, тянешься! – рыкнул капитан и ударил избитого ногой под ребра.

На этом гибэдэдэшники обрели окончательное успокоение и вышли прочь.

Далее образовался скандал в ресторане. Денег расплатиться за стол решительно не хватало. Голосил, жеманно заламывая руки, метрдотель, и Ахметзянову хотелось кричать на всю Москву: «Вот он, пидор!»

С трудом договорились, что счет будет числиться за номером, а метрдотель предупредил:

– Будете, мужчины, себя нехорошо вести, вам паспорт не отдадут!

– Я импресарио Большого театра, – представился Ахметзянов, пуская губами кровавые пузыри. – Хотите контрамарку на балет?

Мэтр оживился.

– На какой?

– На «Спартак».

– Фу-у, его же нет в репертуаре!

– Восстанавливаем, с господином А. в заглавной партии.

– Интересно.