Родичи

— Ой! — вскрикнула медсестра, которая в действительности хотела лишь прижать голову несчастного к своей не слишком большой груди и укачать ее, болезную, чтобы муки отошли от мозга. Она никак не могла думать о таких сублимативных материях! Для этого у нее многого не хватало в сером веществе, а потому она с ужасом предположила, что военный хирург чересчур поковырялся в извилинах Никифора, нарушив мыслительные закономерности.

— Не дамся я твоей вагине! — Никифор нашел в себе силы приподняться. — Уж лучше умру, чем расплескаюсь в твою утробу! — И добавил: — Катька!

Потом он закричал: «Сука, сука!» — и с неистовой силой принялся биться головой о спинку кровати.

Медсестра бросилась к Никифору, обхватила любимую голову и заговорила на ушко любимому что-то ласковое, успокаивающее, так что Боткин и впрямь, еще немножко потрепыхавшись рыбешкой, успокоился и закрыл глаза. А еще через несколько секунд сознание вновь ушло от него…

Медсестра не отпускала Никифора, а все качала и качала тело с перемешанным сознанием и подсознанием, как вдруг заметила вздыбившееся одеяло в области живота больного. Потрогала пальчиком и убедилась, что не одеяльная складка это, а самая что ни на есть мужская плоть, исполненная в камне.

В палату явился врач и предупредил любовницу Катю, что такое состояние дел, то есть частая потеря сознания, может продолжаться еще долго. Медсестра указала на одеяло пирамидкой, на что врач ответил, что и такое бывает, две операции на открытом мозге все-таки.

После этого врач ушел удрученный, а Катя, дитя наивности, дабы облегчить страдания Никиши, воспользовалась своими губками, со всей нежностью, на которую была способна, заставив пирамидку одеяла обрушиться, а мужскую плоть образумиться, произведя из нее семя.

В сей же миг подсознание выдало Никифору картину жутчайшую.

Он — маленький, белобрысый, с веснушками на носу, в коротеньких штанишках, где-то на лугу. И смазанный луг какой-то. А перед ним вдруг является Сергей Петрович Боткин, в тонких очочках, с усами и бородой, растущей из самого острия подбородка.

— Давай, Никифор, — говорит Сергей Петрович. — Операцию делай!

И теперь уже Никифор не мальчишка, а взрослый мужчина. А перед ним операционный стол, на котором лежит человек с открытой грудной клеткой. А из сердечной аорты кровь хлещет!

— Ну-с, — торопит Боткин.

И понимает Никифор, что пережать аорту надо, делов-то, а рук нет. Отсутствуют руки по самые ключицы.

А Сергей Петрович кричит:

— Теряем больного, теряем!

И тогда Никифор падает лицом в разверзнутую плоть и зубами пережимает сердечную аорту…

В следующей картинке он совершенно голый и желтый перед зеркалом. Даже глаза желтые. А сзади появляется Сергей Петрович и, подмигивая через зеркало, сообщает:

— Да ведь у тебя желтуха, парень, гепатит! Лечить тебя надо! В больницу класть! Тем более не чужой ты мне! Брата старшего, писателя, потомок!..

И тотчас сознание, словно девушка-кокетка, сбежало от подсознания, расположилось в миллиардах нейронов и заставило Никифора открыть глаза.

Уж вечер на дворе был. Сидела Катерина рядом, уложив свою маленькую ручку на низ живота хирурга. Она минуткою вздремывала, потом наступало томливое бодрствование, мешались мысли в голове. И думала она то о том, что уволят ее из больницы, хоть и предупредила руководство о поездке в Москву, то о своей странной любви к Никифору Боткину, хотя спроси ее, в чем странность, ответить не сумела бы…

— Где я? — открыл глаза Никифор.

— В больнице, дорогой!

— В какой больнице?

— В Боткинской, — отвечала Катя.

— А где Сергей Петрович?

— А это кто, Никиша?

— Как кто! — Никифор поглядел на Катю как на дуру. — Как кто! Боткин! Родственник мой! Диагноз мне поставил — желтуха, то есть гепатит, лечить меня надо!

Сначала Катерина хотела было на кнопочку тревожного звоночка нажать, но передумала и стала успокаивать раненного в голову хирурга.

— Что ты, Никиша! Никакого гепатита у тебя нет… Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! Приснилось все тебе! — Она машинально поводила рукой по низу живота Боткина, как будто крошки стряхивала. — Ты в Москве, в Боткинской больнице. У тебя травма головы. Палкой тебя ударили в Бологом!

— А как я в Москве оказался?

— Полковник, которого ты оперировал, душа-человек оказался, самолетом тебя сюда перевез.

Из одеяла вновь стала выстраиваться пирамидка.

— Чего же в Боткинскую меня привезли! — раздражался Никифор, пока не понимая, чему, собственно. — Больница-то по внутренним органам!

— И по голове здесь хорошие врачи, — уверяла Катерина, находя на одеяле все больше крошек.

И тут Никифор Боткин осознал, откуда раздражение нарастало. Да как заорал:

— А ты тут какого хрена! Тебя кто звал! Ты что там рукой волтузишь! Ах ты, вагина ненасытная!

И ударил Катерину по руке, чем вызвал у девушки слезы — крупные, они быстро скатывались по щекам, смачивая пухленькие губки. Удерживаясь от рыданий, Катерина шептала, что она для помоши здесь, ведь медсестра она, а он важный в жизни для нее человек!

— Я на попутках сюда добиралась! Меня чуть дальнобойщик не изнасиловал!.. — добавила.