Родимое пятно. Частный случай

Вечером в среду брат Анатолий привел сестру с мужем, сестра шумно извинялась за себя и за мужа Толю, что на помолвку не смогли попасть, а свалились как снег на голову, совала Геннадию Акимовичу бутылку водки, целовала-тормошила Костьку, а Людмиле пожимала руку и дарила отрез какой-то ткани, от которой у них в трамвайном парке все с ума посходили; В довершение компании появилась Маргарита; ее усадили между Анатолием и Толей, и она, узнав, что сидит между тезками, сразу загадала желание: «Семейное счастье Генке с Людкой!» Анатолий возражал: такое желание недействительно, исполняется лишь то, что предназначено самому попавшему между тезок. Тогда Маргарита загадала, чтобы тот, в кого она сейчас влюблена, тоже пусть влюбится в нее, и чтобы от этого был результат. «Родить, что ли, хочешь? — спросила сестра. — А то у нас в парке есть слесарь-сантехник, хитро его зовут — Давыд, — так от него у всех дети имеются!» Рассмеялись дружно, даже Геннадий Акимович улыбнулся: в этой фразе сестры жил дух трамвайного парка — мира ее личности… Человек живет в трех своих мирах — общем, школьно-телевизионно-газетном; своем непосредственном— дом-работа; и в мире своей души, где чувства детства становятся желаниями и идеалами. Разумеется, все эти миры пронизывают друг друга и фактически неразделимы — неразделимы в личности, которая развивается волей и спесью. Познать эти три мира Лебедева — и получишь ответ на вопрос об абстрактно-главной его сущности. Допустим, что с детства он был невосприимчив к добру; история, в которой он видел череду авантюр, и детективы как продолжение истории развили в нем эту патологическую невосприимчивость; вот и стала казать-ея ему жизнь суетой, в которой, где ни копни, обман и преступление. Натура сильная, мышление слишком предметное, отсутствие нравственных опор, — и превратилась его собственная жизнь в спектакль, где он и режиссер-постановщик, и исполнитель главной роли; актер из него никудышный, он проникается и живет преступлениями, остальное — белая мишура…

Между тем сестра объясняла-жаловалась, что хоть у нее и братья, и муж — все на страже закона, все равно безбилетников на трамваях полным-полно, из-за них и самоокупаемость никак не приживается. Геннадий Акимович видел, что у Маргариты разгорелись глаза от логических связок сестры, которая еще больше горячилась и уже принялась доказывать, что абсолютно все начинается с мелочей — оттого и перестройка буксует, что всякий так и норовит проехать и не заплатить; а уж одну-две остановки никто не оплачивает, даже самые солидные люди. Именно с безбилетников надо и начать — добиться любой ценой, чтобы уж если кто стал пассажиром и едет, то значит уж что-что, а билет при нем; отсюда, с безбилетного проезда, происходят/ все мошенничества вплоть до казнокрадства и паразитства («паразит» — самое страшное ругательство сестры еще с детства).

Сестра с мужем Толей ушли, и тогда уже Маргарита навалилась на Анатолия с символами и логикой про необходимость зла: мол, не ведая зла, не познаешь добра, мол, при виде зла всякий нормальный человек сразу понимает, какое нужно добро для ликвидации увиденного зла…

— Ликвидировать зло — это не значит сотворить добро, — несколько насмешливо отбивался Анатолий. — Ликвидировать надо причины и условия зла.

— Да, добро очень многообразно, — не сдавалась Маргарита. — Условимся, что «ноль» — это у нас норма; все, что выше, — добро, что ниже — зло. Взять, к примеру, и ликвидировать часть минуса — разве это не добро?

— Устранение всевозможных минусов — это не добро в чистом виде, а естественная необходимость развития общества, — вставил свое слово Геннадий Акимович.

— А вы хитренькие, братцы! — укоризненно покачала головой Маргарита. — Оба кормитесь на минусах; ликвидировать, ломать, запрещать — это всегда проще, чем что-то создать.

Тут наконец-то Геннадий Акимович понял особую, иногда очаровательно непосредственную странность ее разговора — Маргарита не подбирает точного слова, а сразу строит логические конструкции. А ведь Анатолий ухватил эту ее особенность вмиг — и сразу вел беседу на ее понятийном уровне. Геннадию Акимовичу оставалось лишь сердиться на свое огрубелое, слишком уж конкретное мышление. Объяснение — оправдание одно: он же, так оказать, чернорабочий юриспруденции, ему не до оттенков и не до глобальностей, ему надо, чтобы лицом к лицу… Да, надо ехать… эх, деньги-денежки. Сразу обнаружился подспудный вопрос, давно уже тянувший за душу: Костьку следует… да, сначала попытаться усыновить Костьку, потом будет поздно; кстати, усыновление — это предлог и для Людмилы, и для Лебедева… И посветлело у Геннадия Акимовича внутри, пришлось даже пристыдить себя — еще ничью душу не спас, а пока лишь свою уберег от ошибки. И он объявил как дело уже решенное, что в эти выходные они с Людой едут в Ялту — просить Лебедева отказаться от отцовства. Анатолий бросил на брата слегка удивленный взгляд, зато Маргарита одобрила: