Родимое пятно. Частный случай

«…Не сказать, чтобы тертый, но все же нестандартный. В преферансе такой ход называется армянский снос; брать нельзя — рискую поставить себя вне закона, но не брать — он сразу всполошится, начнет скрываться, убегать, а потом ни признаний, ни денег».

— Что ж, ты свое провернул, теперь я кое-что проворачиваю; короче, полтинник, то есть пятьдесят тысяч, — холодно бросил Огородников.

— Ни фига себе! Да я отродясь про такие деньги не слыхал! Слыхал по радио про миллиарды, на которые план перевыполняют, да иногда про мильоны, которые на убытки или на ущербные дела затрачены; я тебе всерьез, а ты! Пару кусков я бы наскреб, а три — это уже и не по-божески!..

— Я не занимаюсь благотворительностью, — хмыкнул Огородников.

— А сердечко не екает, что судьба тебя накажет? — с ернической заботливостью поинтересовался Лебедев.

Тут вернулись женщины. Лебедев их встретил с преувеличенным оживлением, достал даже бутылку коньяку «на отмечание отъезда дорогих гостей». «Один раз живем!» — с суетливой радостью повторял он, поочередно доливая в фужеры, пока бутылка не опустела. Правда, пить никто не стал. Женщины заметили, что мужчины возбуждены и злы: «У них самый разгар», — ляпнула Маргарита.

— Откуда берутся такие, как ты? — задумчиво спросил Огородников. — Тоже мне, лебедь Черного моря.

— А откуда такие, как ты, душеспасатель хренов?

— Мальчишки, будьте взаимно вежливы! — строго произнесла Маргарита. Людмила же была подавлена и безразлична.

— Я — человек нашего общества. Вполне соответствую. Пусть не его идеалам, но уж реальным простым гражданам — это факт.

— Я тоже человек и тоже соответствую. Даже побольше, чем ты!

— Нет, Лебедь! Ты — родимое пятно, так сказать, ошибка нашего общества, его неудача и отброс.

— Что ж, родимые пятна не выведешь. Только если с кожей срезать, а дырку шелковой ниткой стянуть.

— В том-то и проблема, чтобы вывести, но без крови и даже без следа. С твоей стороны будет очень красиво и очень мудро самому сознаться, признать вину, сдать деньги — может, условным наказанием отделаешься, а если и отгородишься на годок-другой, зато выйдешь человеком, а не родимым пятном под белыми одежами, заживешь как честный человек!

— То есть как живешь ты, да? А ты, кишка слепая, живешь и будешь жить скромно и паскудно! Я же предпочитаю жизнь пусть и паскудную, но богатую или хотя бы безотказную. Больше мне сознаваться не в чем, хотя ты, товарищ начальник, так красиво говоришь, что — ей-богу! — пошел бы и сознался!

— Прекратите эту пошлятину? — вспылила вдруг Людмила, но осеклась: ей же совсем нечего сказать — ну ни капли рассудка и правды!.. Лицо ее покрылось красными пятнами, и она заплакала покорно и беззащитно.

— Продолжайте, — деловито потребовала Маргарита, — я насчет безотказности не поняла.

«Проклятье, эта птичка не отмечена в классификациях… Экспромтом тяжко сработать сразу правильно, а последний шанс ему надо дать… С рапортом пока успеется…»

— Мне. очень жаль, — вздохнул Огородников, — жаль, что приходится на пальцах объяснять: ты влип и у тебя лишь одна возможность выкарабкаться — чистосердечное признание…

— Признайся, Левушка! — простонала-вскричала Людмила с неожиданной силой. — Ради нашего сына!

— Ни в коем случае не признавайся! — заявила Маргарита. — У них целое министерство — вот пусть и работают, отрабатывают свое!

— Не боись, это он меня на пушку берет; ему все расскажи — вообще стольник будет выжимать. Да и полтинник — это слишком…

— Не слишком, — убежденно сказал Огородников, решив написать рапорт сегодня же. — Я же не один, а бумага про тебя уже вертится, — потребуются надежные люди, подписи начальства…

— Сколько же вас на мою бедную шею?! Или про меня уже и до министра дошло? Сколько же ему из полтинника выгорает?.. Слушай ты, нахал, ты мне нравишься! Давай, что ли, создадим кооперативчик по вымоганию, а то есть у меня на примете кореец-армяш…

— Гражданин Лебедев, пожалуйста, не язвите как мальчиш-плохиш, а прикиньте: сначала ограничение в пространстве и урезанный паек, затем следственные эксперименты, очные ставки…

— Ты что?! Я отдал тебе жену, отдал сына… не в моих же силах отдать тебе воздух, которым я дышу, или солнце, которое мне светит! Стыдно, такие, как ты, позорят нашу милицию! Я бы для вас дополнительную статью в законе нарисовал!

Огородников клял себя за неподготовленность и неопределенность позиции — то ли увещеватель, то ли шантажист; на Лебедева это все почему-то не действовало.

«Надо бы и на Людку капнуть, мол, в паре сварганили дельце, — тогда он заткнется, проглотит язык… Коза не считается — дура…»

«Впрочем, ясно: как ни уговаривай, чем ни пугай, для него я лишь вымогатель, то есть на равной с ним ступени; отсюда он абсолютно убежден, что органы от меня ничего не узнают… Он же честного человека и вообразить не способен!» И Огородников сказал:

— Ну ты, бык в натуре, я поговорю с родней покойного Вартана — старик умер от расстройства. Тебе это дороже обойдется… Через полчаса мы уезжаем, даю тебе пятнадцать минут.