Родимые пятна

Деревянная лошадка, однако, была иного рода; не столь претенциозной, более живой. Она привлекла внимание Анны еще при первой ее прогулке по городу. Позднее Анну потянуло вернуться, чтобы узнать цену, но жгучее солнце загнало к тому времени город в послеполуденную сиесту, и рассмотреть табличку с ценой, плашмя лежащую на стеклянной полке, можно было только через витринное стекло. Похоже было, что стоит лошадка 60 тысяч лир, что даже при самом хорошем обменном курсе — а курс здесь был хорошим — означало свыше двадцати фунтов. Для подарка ребенку дороговато. Впрочем, увлечение Лили лошадьми было уже не совсем детским — к каждому новому пополнению коллекции она относилась трепетно и с благоговением, скорее как к предмету поклонения, чем как к игрушке, чья участь — быть сломанной. Анна так и видела то место на полке, где будет гордо выситься это украшение коллекции, пока его, вместе с его собратьями, не спустят вниз для ежедневной прогулки по ковру в спальне и дальше — в простор холла.

Лили за игрой. Она мысленно любовалась картиной, которая, наряду с массой других, всегда была с ней, в ее сердце. Даже теперь, когда, по замыслу, она должна была вкусить одиночества, Лили продолжала вторгаться в ее сознание, Разве я не самое главное в твоей жизни? Как же ты могла вообразить мир без меня? Вся ее внутренняя жизнь была настолько захвачена дочерью, что временами она сомневалась, что сможет когда-нибудь вместить туда что-нибудь другое или кого-нибудь еще. Нельзя сказать, что это причиняло ей страдание — с рождения Лили времени на страдания у нее не оставалось, недовольна она была скорее самой собой. Что частично и объясняло это путешествие во Флоренцию — исполнение давнего и настойчивого желания, хитрый маневр, план возрождения.

И долгое время здесь она наслаждалась пьянящей тишиной уединения. Она ходила и ходила без устали, до мозолей, впечатывая этот город в свои подошвы, а изысканная красота его еще усугублялась сладким вкусом общения лишь с самой собой. Будь рядом Лили, она теребила бы ее за руку и за душу, требуя еды и развлечений, теперь же, в полном одиночестве, она могла часами питаться лишь воздухом и своими фантазиями. Она всегда была хорошей путешественницей, а сейчас поняла, что представляет собой эталон туристки-одиночки. Она восхищалась былым, знакомясь с ним через искусство прошлого, восхищалась настоящим, которое просматривалось в стиле окружающей жизни, и при этом она не общалась ни с кем, кроме портье отеля и случайного официанта, и если последнее обстоятельство и приносило ей разочарование, она не позволяла себе это ощутить. Предположение, что она уехала из дома ради приключений (хотя, возможно, так оно и было), являлось чересчур грубым. И тем не менее она осознавала, что, если путешествие это было своего рода паломничеством к истокам, в прошлое, она отыскала в нем драгоценный след той жизнерадостной девушки, что бродила здесь вместо нее двадцать лет назад. Воспоминание о той, другой Анне, легкой на ногу, кокетливой сумасбродке, оказалось горше, чем можно было ожидать. Она не могла определить природу этого чувства — просто ли тоскует она о юности или нее испытывает нечто иное, более глубокое. Точно так же и с мыслью о возвращении — она не понимала, удручает ее эта мысль или же успокаивает. К тому последнему утру в лавке она уже оставила всякие попытки это понять.

Зайдя туда вновь, она обнаружила в лавке народ — туристы мешались там с местной публикой. Взяв в руки лошадку, она проверила цифры, проставленные аккуратным мелким почерком на табличке, прицепленной к лошадиному копыту. Шестерка при этом оказалась восьмеркой, что приблизило цену уже к тридцати фунтам. Поставив лошадку на место, она продолжила осмотр, намереваясь порыскать в поисках чего-нибудь еще — может быть, отыщется подарок подешевле, — но было ясно, что больше ничего интересного вокруг нет, и вскоре ее опять прибило к полке с лошадкой; она ощупывала ее так и сяк, пытаясь убедить себя, что вещь стоит таких денег. Впрочем, сколько она стоит — Лили не касается, на ее долю выпадет лишь разворачивание восхитительно шуршащей подарочной бумаги и радость ожидания.

В нескольких шагах от себя Анна заметила хорошо одетого мужчину лет сорока, внимательно за ней наблюдавшего. Высокий, плотный, с поредевшими темными волосами, он показался ей странно знакомым. Возможно, они виделись в отеле, хотя если он и постоялец, то все равно итальянской крови — в этом она уверена, иначе откуда эта гладкая кожа, так хорошо умеющая удерживать влагу под самым жгучим солнцем? Ведь у уроженцев Британии кожа краснеет и шелушится — для них солнечные лучи скорее бич, нежели благо.

Взгляды их встретились, и он улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, так как смутно почувствовала, что не улыбнуться было бы вызовом, после чего опять занялась лошадкой. Она представляла себе, как пальчики Лили станут разворачивать блестящую бумагу, неуклюже тыча в нее и продирая острыми краями лошадиных копыт, как поняв, что это такое, она начнет повизгивать от восторга.

— Простите…

Она подняла глаза.