Родимый край - зеленая моя колыбель

Вот и нынче встали чуть свет, выпили наскоро чаю и, навесив на плечи серпы, обернутые в нарукавники, пошли на майдан к мечети. Сюда со всех сторон стекались такие же, как мы, жнецы. Мужиков не было совсем. Даже из подростков постарше один Минзай пришел. Он прислонился плечом к углу мечети и, закрыв глаза, о чем-то думал. Может, об отце, который ушел на войну; может, опять какую-нибудь чудо-вещь замысливал. А девушки да и девчонки, чтоб солнце их не опалило, так обвязались платками, что у них одни глаза из узких просветов сверкали.

Недолго мы и простояли, как в высокой двуколке подкатил к нам сам помещик Цызганов. Он был крупный и грузный, щеки багровели, как свекла, а пышная седая борода закрывала чуть ли не всю грудь.

Пока Цызганов слезал с двуколки, на майдан, запыхавшись, прибежал Кирюш. Его прислал за жнецами помещик, которого Судебным все называли.

— Чего же вы здесь собрались? — зашумел он с ходу. — Вам же про караулку было говорено!

Некоторые уже хотели двинуться за ним, но их остановили:

— Нечего торопиться, пускай цену скажут! Кто поболе заплатит, к тому и пойдем!

— Как везде, так и у барина, — заявил Кирюш, — двадцать копеек.

— Мало! — раздался голос Сахибджамал из толпы девушек. — Что теперь купишь на двадцать копеек? Спичек три коробка? Не пойдем!

Как раз перед Цызгановым появился среди нас дядя Гибаш. Оказывается, он десятником к нему нанялся, Цызганов подозвал его к себе и что-то шепнул.

— Цызганов дает по двадцать пять копеек! — объявил дядя Гибаш народу.

Мы все, шумя и толкаясь, поспешили к нему.

Дядя Гибаш фыркнул крупным носом и гулко рассмеялся:

— Ха-ха-ха! Плохи твои дела, Кирюш!

Кирюш схватился за голову:

— Ой, повесит меня барин! У него хлеба осыпаются!

— Пусть осыпаются! — бросила Сахибджамал. — Может, пузо у него малось опадет!

Кирюш заметался, то к Одному подбегал жнецу, то к другому, а как дядя Гибаш стал уводить всех, махнул рукой — была, мол, не была — и выкрикнул свою цену:

— Тридцать копеек! Пропади вы пропадом!

Услышав это, мы веселой гурьбой подались на сторону Кирюша. Нам что? Мы с тем, кто платит больше!

Теперь уж Кирюш стоял, поглаживая черную бородку, и смеялся над Гибашем.

— Ну?! Торчи один столбом горелым, — сказал он с издевкой и повернулся к нам: Пошли скорее! И так сколько времени потеряли!

Но вот шевельнулась борода у Цызганова, и дядя Гибаш крикнул:

— Тридцать пять копеек! Со мной не прогадаете!

Мы снова переметнулись к нему и отправились на Цызгановы поля.

— Со свиньи щетинка! — проговорил тут кто-то.

IV

Более тридцати поденщиков, мы растянулись в ряд вдоль делянки ржи и принялись за работу.

Время от времени к нам подходил дядя Гибаш.

— Ребятушки, невестушки! — приговаривал он. — И без дела не стойте, и не больно спешите! У богатого не убудет. Хватит, ежели колоски прихватите!

Люди и без того не очень-то спины гнули, так, нехотя, стригли рожь поверху.

Немного позже к нам присоединились еще жницы. Увидев среди них Сэлимэ, я еле удержался, чтоб не бросить свою полосу и не побежать к ней. Неловко было маму одну оставлять, да и догадаться она могла, зачем меня на другой конец поля потянуло.

Но все же глаз с того края отвести не мог: до чего же Сэлимэ была тоненькая, гибкая, ну прямо лозиночка! И жала-то так легко! Когда она, откинувшись, поднимала жмину срезанной ржи, я не сомневался, что это мне она рукой махала.

Сахибджамал, которая жала по соседству со мной, видно, заметила, что я все в одну сторону посматриваю.

— Ай-хай, Гумер! — пошутила она. — Как бы шея у тебя не скривилась нынче!

На роздыхе мы, подростки, спустились к речке умыться и напиться воды. Став со мной рядышком, Сэлимэ омочила лицо и, вынув из вышитого нарукавника что-то завернутое в бумажку, незаметно сунула мне и убежала к подружкам.

Вероятно, не было тогда человека счастливее меня. Даже сказочный батыр, спасший любимую девушку от двенадцатиголового дракона, не испытывал, наверное, такой радости! В бумажку было завернуто колечко с маленьким щитком, на котором было вырезано мое имя: Гумер!

Я впервые в жизни надел на палец кольцо. Меня так и распирало от гордости, губы невольно растягивала улыбка. Но в то же время я опасался, что мальчишки, особенно Шайхи с Нимджаном, поднимут меня на смех.

Что делать?

Пришлось безымянный палец на правой руке обвязать тряпкой: мало ли что случается на жатве!

Заветное это колечко взбудоражило мне всю душу. И руки мои словно налились могучей силой. Я так размахался серпом, такие стал захватывать жмины, что чрезмерное мое молодечество, кажется, не понравилось маме.

— Ты что расстарался, даже палец порезал? — промолвила она. — Думаешь, помещик больше тебе заплатит?

«Эх, мама, мама! — хотелось мне сказать ей. — Ничего-то ты не знаешь! Разве можно серпом, что в правой руке, порезать палец той же руки?..»

ОТВОРЯЮТСЯ ЛИ НЕБЕСНЫЕ ВРАТА?

I

В начале лета, в самую пору цветения трав, меня позвал к себе Фазулла. «Наверное, придется письмо кому написать», — решил я. Но оказалось, что Фазулле понадобилось в лес пойти.