Родина

«В какое конденсированное время мы живем! Уж сколько событий произошло у нас на заводе! Прежде всего — распростились мы с Тербеневым. Два дня назад его вызвали в обком, где ему и было объявлено, что с работой он не справился и руководящие посты ему занимать еще рано. Слетел со своего поста «помсекретаря» и закадычный его «корешок» «друг Пашка», молодой, но многообещающий конъюнктурщик (кстати, сколько ни встречал я конъюнктурщиков, — как правило, все это люди со скверными, самовлюбленными характерами, очень ретиво действующие, но не любящие мыслить). Обоих приятелей послали на курсы пропагандистов — пусть поучатся.

Тербенев выглядел чрезвычайно подавленным. С Михаилом Васильевичем и со мной он прощался чрезвычайно неуклюже и, видимо, боялся с нашей стороны каких-то щелчков по его самолюбию. Но мы пожали ему руку и пожелали успехов в новой полосе его жизни. Напоследок Тербенев уныло сказал:

«Да, не повезло мне на заводе, где делают танки».

«И людей», — докончил я.

«Людей?» — переспросил он, не сразу сообразив.

«Да, вот в этом и была ваша главная ошибка, товарищ Тербенев. Желаю вам от души этому научиться!»

Действительно, что такое завод, если об этом глубже задуматься?

Завод для нас не только грандиозный котел физической энергии, мощи, мастерства, но и аккумулятор нравственного роста. Право, в том и беда всякой «тербеневщины», что в труде они видят напряжение мускулов и техническую точность навыков, но забывают о высшей нравственности труда.

Мы победим в этой войне, мы завоюем желанный мир еще и потому, что, как никто, мы подняли ценность и значение каждого человека, его честного труда. Мы внушаем человеку волю итти против течения и смело выдвигаем такого в первые ряды. Так, например, в механическом цехе мы произвели перестановку сил: начальник цеха теперь Артем Сбоев. Он долго упирался, утверждая, что он только молодой инженер, производственник, а не администратор, что он любит «художественную» работу универсалов и так далее. Мы ему предложили: пожалуйста, найди такие «художественные» методы руководства. Артем — натура богатая, быстро воспринимает хорошее, к новому чуток, а если и ошибется, упорствовать не будет, а постарается поскорее все выправить. Мамыкина перевели в ремонтный цех, чтобы в новой обстановке человек освежился и освободился от дербеневских повадок.

Первая женская бригада электросварщиц работает просто превосходно. Наш тишайший Ефим Палыч, едва напомнишь ему о том, как он медлил с признанием их, сильно смущается и делает умоляющее лицо. Ладно, не будем ему об этом напоминать!

Третьего дня был у меня Нечпорук — подал заявление, желает вступить кандидатом в члены ВКП(б). Рассказал мне свою жизнь. Биография очень типичная. Натура сильная и талантливая, Нечпорук пробивается сквозь свое нутряное и стихийное к сознательному; он, например, сказал, что его покорила способность партии «разобраться во всем, все в ясность привести».

Да, мы многое привели в ясность, я удовлетворен, но покоя нет. Леночка любила повторять блоковское: «Покой нам только снится…» А сейчас мне даже хочется сказать: пусть он нам даже и не снится, этот самый покой!.. Даже когда и второй фронт откроется, все равно подавляющие силы фашистов будут на нашем фронте. Еще воевать и воевать, еще и еще испытывать и отбирать людей, бойца к бойцу, на путях великого разбега труда. Одни трудности избыли, другие надвинутся — гляди в оба! Еще сколько раз будем ловить себя на ошибках, искать выход, поднимать людей над их страданиями и потерями. Жизнь движется своим чередом: идет снег, трещат морозы, а потом цветут деревья; люди то теряют, то вновь находят счастье. Но конечный наш выигрыш всегда в одном, в главном: каких новых высот достигли люди в своем труде.

Сегодня я получил письмо от директора Кленовского завода Николая Петровича Назарьева, который находится в Москве. Бои все ближе подвигаются к границам Кленовского района. Немцы отчаянно цепляются за каждый метр нашей земли, но их сопротивление рано или поздно будет сломлено. От Сталинградской битвы летят во все стороны такие могучие отголоски, что земля все ощутимее горит под ногами фашистских гадов. Есть основания предполагать, что в начале лета 1943 года Кленовск будет освобожден. Николай Петрович ясно представляет себе огромную тяжесть и все трудности восстановительных работ: красавец-завод разрушен, немцы обратили его в груду металлического и бетонного лома, рабочий поселок сожжен дотла. Завод, как и весь город, надо поднимать из пепла. Николай Петрович, желая, чтобы к моменту восстановления все было, что называется, «на мази», уже намечает заводские кадры. Кроме тех, кто вернется из эвакуации, ему нужны, пишет он, люди с опытом руководительской работы военного времени. Он очень просит меня перевестись в Кленовск и признается, что уже у него был в ЦК разговор о возможности назначения меня парторгом Кленовского завода. Довод у него такой: я буду нужнее там, где будет во сто крат труднее, чем здесь, в Лесогорске. Михаилу Васильевичу я пока ничего не скажу, — не к чему его сейчас тревожить понапрасну в такое ответственное для завода время. Да и заместителя мы все еще выбираем — и весьма обстоятельно, а потому и неторопливо: Михаил Васильевич больше не желает «просчитаться». В ближайшие дни, правда, к нам прибудет (пока в порядке стажировки, как настаивает Пермяков) один молодой инженер, — сведения, которые о нем сообщили в обкоме, более других нам понравились. Присмотримся к нему и тогда решим окончательно.

В связи с мыслями, вызванными письмом Николая Петровича Назарьева, мне пришло в голову несколько неожиданное решение: пусть-ка эта скромная тетрадь так и останется здесь, в ящике стола, в кабинете парторга, моего преемника. Если мне доведется жить здесь дольше, чем я теперь предполагаю, и, значит, мой преемник прочтет эти записи мои в последние дни войны или даже в мирную эпоху, все-таки это чтение известную пользу ему принесет. Он как партийный руководитель и контролер всей практики хозяйственников должен знать хотя бы ближайшую историю завода, который партия поручила ему вести. Эти непритязательные, но точные записи помогут ему конкретно понять, как тысячи людей в грозную годину Сталинграда, несмотря на все лишения, горе, потери, двигались вперед, наступали в великом разбеге труда всей страны. А если кто-нибудь из наших зарубежных друзей спросит его, как смогли обыкновенные, средние люди взять этот разбег и помогать фронту вдвое, втрое больше, — мой преемник ответит: «Здесь, как везде и всюду в нашей стране, люди жертвовали всем для войны, и главным стремлением их духовной жизни было — скорей закончить войну, победить, разгромить фашизм и вернуть столь дорогую нам мирную, созидательную жизнь. И этого хотели все, все!»