Родина

Пассажиры разошлись. Макаров остался на палубе. Он не мог сейчас уснуть. Будут еще в жизни сотни ночей, когда он успеет выспаться, а такая ночь никогда не вернется. Первая ночь на обширном и глубоком этом море, созданном руками советских людей, его соотечественников, его друзей, его сверстников.

«Какое величавое, простое и человечное время», – подумал Макаров и вдруг с новым раздражением вспомнил о метеорологе. «Небось уже храпит в своей каюте. Откуда только берутся в нашей стране эти нудные люди? Эта холодная кровь? Эти пустые глаза? Кому они нужны в юной нашей жизни? От них хмурятся дети и гаснет девичий смех».

Макаров просидел на палубе до рассвета. Гроза, действительно, ушла на северо-восток и все реже сигналила оттуда розовыми вспышками зарниц.

Когда начало светать, Макаров увидел невдалеке от себя седого человека в очках. Он сидел в сыром от росы плетеном кресле и смотрел на море.

Заря синела, разгоралась. В очень высоком, как бы распахнутом в глубину небе догорали звезды, бледные, как капли воды.

Человек в очках встал и показал Макарову на белую пелену, лежавшую над морем.

– Смотрите! – сказал он. – Наконец-то!

– Что наконец-то? – не понял Макаров.

– Да это же туман! Разве вы не видите? Туман! – радостно повторил он. – Это море родило здесь туман.

– Ну и что же? – спросил, недоумевая, Макаров. Он не понимал, почему этот незнакомый человек волнуется из-за такого, в сущности, пустяка, как предрассветный туман.

– Как «что же»? – сказал в сердцах незнакомый человек. – Да вы понимаете или нет? Туман в этих местах в половине лета! Да это же чудо! Это же влага! Свежесть! Роса! Об этом можно было только мечтать нам, метеорологам, чтобы здесь наконец появились такие летние туманы.

– Ах вот как! – с легким злорадством сказал Макаров, Он понял, что говорит с ночным метеорологом. – Значит, об этом можно было только мечтать!

– Ну, конечно! – ответил метеоролог.

– А я, признаться, думал, – заметил Макаров, – что вы навсегда потеряли способность мечтать.

Метеоролог снял очки и, прищурившись, посмотрел на Макарова.

– Эх, молодой человек, молодой человек! – сказал он с укором. – Скоропалительно думаете! Ну, скажем, разве вы и вправду верите в то, что есть у нас хотя бы один человек, который бы ни о чем не мечтал? Особенно о том, что связано со счастьем людей…

– Но ночью, – пробормотал, растерявшись, Макаров, – вы говорили совершенно обратное.

– Не знаю, кто вы по своим занятиям, но проницательности у вас, как видно, мало. Мало, молодой человек. Просто я не люблю преувеличений, восхищений, громких слов и всего такого прочего. И не люблю всего этого потому, что глубочайшим образам люблю природу, силу человеческого духа и настоящую человеческую мечту. А она никогда не бывает крикливой, молодой человек. Никогда! Чем больше ее любишь, тем глубже прячешь в сердце, тем сильнее ее бережешь. А вы-то этого, оказывается, и не поняли.

– Простите, я и вправду не понял, – сознался Макаров и покраснел.

– А небось литератор? – заметил метеоролог. – Ну, ничего! Бывает. Смотрите, подходим к Цимлянской.

Пароход снова загудел торжественно и протяжно. Пассажиры начали торопливо подыматься на палубу.

Вышла и молодая женщина с маленьким сонным мальчиком на руках. Ей, должно быть, трудно было его держать. Она немного перегибалась назад, и по тонким и нежным очертаниям ее тела было видно, что она очень молода, сын этот у нее – первый и единственный. Макаров догадался, что эта женщина бранила метеоролога ночью. Сейчас она ему нежно улыбнулась и сказала:

– Опять вы всю ночь не спали, Иван Петрович! Выдумщик вы, вот что!

– Мама, это пожар? – спросил мальчик и показал на запад, где в первых лучах солнца пылали десятки маленьких солнц в окнах гидростанции.

– Нет, сынок, – ответила женщина. – Это плотина. И станция. Это конец Цимлянского моря.

– Ну вот, – сказал мальчик. – Разве вы не могли его сделать еще больше, протянуть вон туда!

Мальчик показал на запад, а женщина улыбнулась и ответила:

– Это уж ты, когда вырастешь, протянешь море дальше. А мы пока довели его до этого места.

– Ненасытный возраст у моего внука, – заметил метеоролог.

Пароход шел малым ходом. Плотина медленно наплывала. Над ней сверкало небо в своей чистейшей синеве – небо раннего утра, очищенное от пыли и знойной мглы теми великими и прохладными водами, что были остановлены здесь навеки сильной и умелой рукой советского человека.

1952

Очерки и публицистика

С берегов Куры

Тифлис

Над мутной, зеленой Курой, в ярком солнце, Тифлис густо пенится желтыми плоскими крышами и серыми шатрами армянских церквей.

И на всем – серовато-желтый цвет окрестных гор, цвет верблюжьего меха, цвет, напоминающий пустыни Азии, монотонность ее горячих степей.

А в темных щелях армянского базара, откуда несет запахом шашлыка и стучат до вечера молоточки чеканщиков, бродят облезлые подслеповатые верблюды и ходят толпами, перебирая точеными ножками, здешние добродушные, многотерпеливые ишачки.