Родина. Марк Шагал в Витебске

«Горожане в шинелях, узкоплечих пальто, усищах, с бантами в петлицах, семенят на параде, машут нам широкополыми шляпами. Женщины несут палки для шествия на ходулях. Улицы убраны гирляндами, шагаловским панно “Мир хижинам, война дворцам” и другим, где на гербе Витебска вместо рыцаря с мечом восседает на коне веселый трубач. На полотнищах бескомпромиссные и наивные формулы: “Дисциплина и труд буржуев перетрут” или “Революция слов и звуков”»[109].

Тут как никогда хорошо видно правило: чем больше авторов пишут о каком-то явлении, тем больше путаницы они создают. У Ле Фоль, напомним, плакат, процитированный А. Вознесенским, воспроизводится так: «Революция слов и букв». При этом перед Вознесенским, как он сам говорит, — «искрящаяся от времени» документальная кинолента празднования 1-й годовщины Октября в Витебске (на мероприятие действительно приглашали кинематографистов), т. е. в вопросе о том, как точно выглядел плакат, он не мог ошибиться.

Но дадим возможность ошибиться и Вознесенскому. Читаем у него дальше:

«Обезумев, несется супрематийно размалеванный трамвай».

Трамвай в данном случае — тот самый, который описан журналистом Абрамским, «с кубами и треугольниками». Но это бедное рельсовое транспортное средство не могло быть расписано «супрематийно». Ведь до прибытия в Витебск К. Малевича, изобретателя и носителя слова «супрематизм», с которым плотно свяжут город, оставался еще почти год! Трамвай, таким образом, был просто «футуристическим», передавал привет всем тем беспредметным направлениям, которые повидал М. Шагал на выставках в Париже.

Нашлось в украшенном к годовщине переворота Витебске место и чистой красоте и сказке. А. Шатских дополняет впечатление:

«…заменены вывески в школах. На новых вывесках были изображены целые стаи попугаев, сидящих на деревьях, размалеванных во все цвета радуги»[110].

«…панно, знамена, плакаты, вкупе с гирляндами из хвои и огромным количеством красных бантов создавали феерическое зрелище. Таким и запомнилось празднество первой годовщины революции в Витебске — буйной красочностью, изобильностью и сказочностью»[111].

Марк Шагал украшал свой город «под себя», на свой вкус, со всей присущей ему искренностью — это доказывается хотя бы тем обстоятельством, что он впустил в это «казенное» мероприятие сюжеты только-только созданных им картин, картин настолько важных для его образности, что они будут воспроизводиться в разных комбинациях до самой его смерти. «Прогулка» с летящей по воздуху возлюбленной на панно, посвященном А. Луначарскому, прекрасный тому пример. Он подарил городу своих клоунов, своих лошадок и своих попугаев — и виноват ли он в том, что над его сказочными животными, над его любовью и его трогательностью посмеялись? Мог ли в принципе он это предсказать — он, клавший фиолетовую краску рядом с изумрудной так, что от этого сжимается сердце? Присутствовала ли в личности Шагала такая черта, как предусмотрительность? И как сильно обескуражен был он тем, что произошло дальше?

Оговоримся: в каком-то последнем, вселенском смысле празднование годовщины революции, оформленное Марком Шагалом, не было «неуспехом», как об этом говорится в названии главы. В этом глобальном измерении оно оставило в городе след, который Витебску, может быть, спустя сотню или две сотни лет еще предстоит вспомнить с благодарностью, а не презрительной гримасой.

Пока же, в 1918 г., Шагала не поняли и подняли на смех. И было бы преступлением против истории утверждать обратное. А. Шатских обобщает: