Родина. Марк Шагал в Витебске

И. Шиленкова попробовала оспорить свое увольнение в суде. Этой историей заинтересовался режиссер-документалист, работавший в тот момент на киностудии «Беларусьфильм», Аркадий Рудерман. Он вместе со съемочной группой стал ходить на заседания судов и документировать все происходящее там. Его идея была созвучна той, что лежит в основе этой книги: он хотел сделать картину о запрете М. Шагала на родине.

Впрочем, как свидетельствует друг А. Рудермана Я. Басин, первоначально Рудерман желал лишь сделать праздничный фильм к 100-летнему юбилею М. Шагала; в скандал затея превратилась тогда, когда на студии заявку А. Рудермана заблокировали с формулировкой «если мы о каждом эмигранте будем картины снимать…»[329]. Документалист принял решение делать кино вопреки воле начальства и за свой счет. Выбрал название: «Театр времен перестройки и гласности».

В 1991 г.Рудерман вспоминал:

«В фильме есть замечательная по точности фраза одного из персонажей, заместителя директора Белорусской советской энциклопедии. Он принимал решение по одному вопросу, который косвенно касался Шагала. И этот чиновник, обращаясь к суду, говорил: “Не мы же решаем!”» .

С. Букчин и Ю. Градов пересказывают фрагмент фильма:

«Вот как, например, говорит об этом с простодушной улыбкой режиссеру народный заседатель, принимавший участие в рассмотрении дела Шиленковой [Басин использует третье написание фамилии пострадавшей: «Шуленкова» — ощущение, что все, что приближается к шагаловской теме, приходит в волшебное колебание и начинает искажаться — точно так же, как даты и место рождения, имя и фамилия самого маэстро]: “Судье позвонили… Ну а что ему делать? У него ведь дети… Жить надо…”».

Впоследствии, уже в нулевые, эти фразы — «а что ему делать? Жить надо» и «не мы же решаем» — трансформируются в более емкое постулирование, характерное, кажется, не только для современной Беларуси, но для всего того пространства, на котором когда-то был СССР. Это фраза «Вы же сами понимаете». Ей объясняют действия очевидно подлые по сути, не имеющие никакой внятной мотивировки, но неизбежные для совершающего в результате объективации его карьерных или житейских страхов.

Дальше с фильмом А. Рудермана начало происходить то же самое, что накануне происходило с М. Шагалом:

«…пленку с фильмом на студии после просмотра по команде руководства изъяли — извлекли непосредственно из проекционного аппарата…»[330]

Режиссер пригрозил директору обращением в милицию, и тогда коробки вернули в монтажную.

«…исходные материалы фильма были, тем не менее, арестованы, и Аркадий уже сам был вынужден их выкрасть со склада киностудии и ближайшим поездом вывезти в Москву»[331].

В Москве, напомним, в 1987–1988 гг. была уже совсем другая эпоха. Материалы, привезенные А. Рудерманом, получили специальный приз на I Всесоюзном фестивале документальных фильмов в Свердловске, а осенью 1988 г. были показаны по второй программе Центрального телевидения в передаче «На перекрестках мнений»[332]. Казалось бы, демонстрация по ЦТВ — это полная реабилитация, но в БССР к нашумевшему в России фильму продолжали относиться особенно: худсовет «Беларусьфильма» картину не принял, А. Рудерману пришлось уволиться со студии[333] — это была вторая за год отставка «из-за Шагала».

Группа беларуских интеллигентов — кандидаты филологических наук, лауреаты госпремий — описали эту ситуацию в письме для «Советской культуры», в котором, например, констатировали:

«...непризнание всемирно известного художника-гуманиста Марка Шагала на его родине стало поистине “делом жизни” для некоторых наших бойцов идеологического фронта»[334].