Родина моя, Автозавод

Через несколько дней Владимир-старший постучался к сыну и сказал, видимо, что-то вроде: ты, сынок, прими как факт – Серафима от тебя уходит, подает на развод. Ты, значит, вещи-то забери свои оттуда, добром прошу. Володька покочевряжился, но отца он откровенно боялся, вещи перенес. После чего Владимир-старший за руку привел Симку назад в квартиру… и въехал следом в качестве жениха.

Тетя Надя мысленно обмирала от таких рокировок, но новый зять ей был существенно приятней прежнего, они теперь вместе чинно выпивали после работы поллитру и с удовольствием возились на даче, рукастый Владимир-старший преобразил кособокий домик и подумывал о строительстве гаража для своей «пятерки». Симка вышла за Владимира-старшего замуж и была довольна всем, родила подряд двух сыновей.

Володька ситуации не вынес, съехал к какой-то бабе, а поскольку в скором времени преставился начальник жэка, то передислоцировался к своей давней пассии, и там они очень пили и варили какую-то дрянь, в результате родной отец ходил разгонять этот притон, – это более-менее все, что я слышала в конце 90-х про эту историю, то есть я еще слышала, что умерла тетя Надя и Симка со своим милиционером съехали куда-то за город, потому что Владимир-старший стал начальником какого-то там ЧОПа и прилично зарабатывал.

Встретила много лет спустя Володю-маленького, еле узнала. Поздоровалась, была послана на все имеющиеся буквы алфавита на все стороны света страшным беззубым стариком, едва ли на десяток лет старше меня.

8. Лесапална

– Кого понесли-то?

– Лесапалну.

– А, управдомшу… Ну, воздух чище будет!

Налеза (Начало Ленинских Заводов) Павловна, кратко Лесапална, была учительницей химии на пенсии и вдовой управдома. Я считала, что «управдом» – это фамилия, и один раз сочувственно спросила у бабушки, как его звали. «Николай Иванович Шульга», – ответила бабушка и почему-то поежилась. «Николай-Управдом Шульга или Николай Иванович Шульга-Управдом?» – пыталась уточнить я и не понимала, почему родители хихикают. Много лет спустя, провожая гроб с Лесапалной, я узнала от ее внучки, что покойный Шульга был особистом и познакомился с будущей женой на работе. Управдома я никогда не видела – он умер, когда я была совсем маленькой, но ужас и отвращение, которые рисовались на лицах соседей при поминании его должности, мне запомнились.

Лесапална являлась мне в одном и том же страшном сне – мы с бабушкой стоим у лифта, ЛП выходит из своей квартиры в неизменном зимой и летом зеленом пальто с плюшевым в проплешинах воротником, на руках у нее болонка с гноящимися вечно фиолетово-коричневыми веками (за два десятилетия их сменилось три штуки, и каждую звали на «ч» – Чапа, Чуня и Чара), и пронзительно скрежещет: «Наталья! выпрямись! ты же девочка! будущий пионер! пионеры не горбатые! никому не кланяются! кому ты кланяешься?! может быть, боженьке? Валентиниванна, вы ей про боженьку не рассказывайте! боженька вас от лагеря не спас!!!»

Я боялась, моя святая бабушка тихо советовала не обращать внимания, а лучше пожалеть: «Очень она несчастная, детонька, очень ее жалко, ее же все ненавидят, делать нечего, вот она и разоряется. Ты о ней помолись. А что она про Боженьку так – потому что ей самой очень хочется Ему что-то сказать, а только лай выплевывается, это ж страшно так жить».

С 1978 (когда меня впервые стали выпускать гулять во двор одну) по 91-й год (пока замуж не вышла) мне казалось, что Лесапална только и делает что следит в дверной глазок и поджидает, когда я выйду на лестничную клетку, чтобы немедленно высунуться и начать орать. Ее интересовало и не устраивало все – колготки гармошкой («неряха, будущий пионер»), цвет моего портфеля («говняный»), прическа («как у монашки», позже – «как у шалавы»), глаза («жидовские», «вражьи»), выражение лица («как помоев нажралась», позже – «как отсосала в подворотне»), собака («ссыт в лифте!», «жидовская», «блядская»), велосипед («буржуйский»). Отдельных эпитетов заслужил мой «хипповский» прикид – как многие, тогда я рядилась (до «системных» настоящих хиппи нам, деткам из интеллигентных семей, было как до Луны) в длинные юбки, цепляла на длинные волосы хайратник, сшила себе ксивник и ксиводан из старых папиных джинсов, носила бисерные фенечки и разрисовывала подъезд пацификами. Летом я еще и ходила босиком, а вслед мне неслись «потаскуха», «урловая соска» и почему-то «подзаборная японская наймитка». Я пыталась аргументированно доказать, что наймитки любых стран вряд ли могут считаться подзаборными, раз уж они наемные и на окладе, но какое там, к словам прибавлялись еще и плевки, так что я спешно убегала.