Родина (сборник)

К утру, когда снег перестал, к машине на лыжах подкатил мальчик. Он попытался заглянуть внутрь, сбил рукавицей снег с ветрового стекла, увидел две сотенные бумажки на приборном щитке. Дернул ручку двери, и дверь отворилась. Мальчик снял длинные лыжи и забрался в машину. Внутри было холодно. Мотор не заводился.

– Бензин кончился, – понял мальчик.

Взял две сотенные и спрятал в карман куртки. Попробовал покрутить руль, соскучился и выбрался наружу.

Он вернулся к старому дому на деревенской окраине, услышал стук топора, докатил до сарая. Переступая на лыжах, зашел в сарай и сказал деду:

– Там машина.

Дед расколол полено и сказал:

– Где?

Вдвоем на лыжах вернулись к машине. Дед тащил канистру.

Залил бензин. Забрался в кабину, завел мотор.

– Ничего, – крикнул внуку, – жива старушка.

Прислушался.

– Мотор, конечно, барахлит. Но я его переберу.

Похлопал по рулю.

– Я из тебя красавицу сделаю.

Конечно, никаких документов у него на машину не было, так что ездили они недалеко. В магазин до станции. В поселок к брату. До церкви. Как-то раз дед решился доехать до Москвы, чтобы встретить на вокзале дочку. Слава богу, никто его старенькой машиной не заинтересовался. Старенькая она была, но удаленькая благодаря его рукам. Все в ней было в порядке, все в рабочем состоянии. Ночевала она в теплом сарае, который он сам надстроил для нее.

Почти через два года глубокой осенью дед умер. Жил он к тому времени в доме один – внук снимал комнату в Москве: он там нашел хорошую работу. Деда похоронили и на семейном совете решили дом продать, как только пройдет полгода. С машиной не знали, как быть, ведь документов на нее не было. На другой день после поминок дом заперли и разъехались. Полили дожди, и очень грустно было смотреть на этот дождливый мир из окон.

Через девять дней запертая в сарае машина завела мотор.

Несколько тычков, и проржавевшие гвозди выскочили из трухлявого дерева, дверь распахнулась, и машина выехала на раскисшую дорогу. Уже стемнело, и машина включила фары, одну желтого, почти апельсинового, света, а другую – холодного, белого. Дед так и не собрался поменять в фарах стекла.

Ночь

Солдат возвращается после ранения. Дома у солдата нет. Тем не менее он выходит на станции, от которой мог бы добраться до своего дома, если бы дом был.

Он выходит на станции, идет по дороге, не торопится, смотрит вдаль. Его нагоняет подвода. Лошадью, старой клячей, правит женщина. Она говорит ему:

– Садись, солдат, подвезу.

Она говорит ему (он уже едет на ее подводе):

– Я тебя помню, ты жил в Калиновке до войны, дом, в который попала бомба.

– Так точно.

– А я живу в Серегине.

– Я был в Серегине.

– Дом возле пруда.

Лошадь едва тащится. Скрипит правое заднее колесо. Солдата укачивает дорога.

Он просыпается от грома. Полыхает свет.

* * *

Он просыпается и не может понять, где он. Дощатая стена перед глазами. Сквозь щели пробивается свет. С потолка капает. Но он лежит на сухом клочке, на сене. Вещмешок в головах. Он не помнит, как здесь оказался. Помнит только белую вспышку над полем.

Солдат поднимается, стряхивает сухие былинки. Проводит ладонью по небритому лицу.

Он выбирается из сарая и зажмуривается от неяркого утреннего солнца. Белый холодный туман стелется по полю. Женщина стоит у колодца, вращает за ручку бревно, наматывается на бревно веревка, поднимается из колодца ведро. Женщина ухватывает ведро, вытягивает, ставит на траву. Зачерпывает из ведра воду, плещет в лицо.

Он смотрит, как она умывается, как пьет воду из горсти. Как выпрямляется и глядит на него спокойными глазами. Он помнит, что она везла его от станции, что живет в Серегине. Дом у пруда. Все, что было до белой вспышки, он помнит.

Солдат приближается к женщине:

– Доброе утро.

– И тебе.

– А лошадь? Где?

Женщина смотрит на него удивленно.

– Я не помню, что было, у меня бывает после контузии. Провалы. Молнию помню, а грома после нее – нет, провал.

Она молчит, смотрит на него. Не удивленно, спокойно.

– Совсем не помнишь?

– Ничего. Как после наркоза.

Женщина медлит. Наконец говорит:

– Лошадь понесла, телега опрокинулась, ливень, мы увидели сарай в поле, молния поле осветила, мы увидели. Побежали к сараю. Нашли сухое местечко.

Она замолкает. Смотрит на его худое, щетинистое лицо. Он трогает свое лицо и спрашивает:

– Что?

– Ничего. Умываться будешь?

– Нет. Я пить хочу.

– Пей. Я к дороге пойду. Догонишь.

Он смотрит, как она уходит по траве. Зачерпывает в ведре воду, пьет.

Солдат догоняет женщину. Идет рядом. Что-то она недоговаривает, он чувствует. И решается спросить:

– Что случилось?

– Туман, – говорит женщина. Так просто говорит, не ему, себе.

– Туман, – соглашается солдат.

Они идут в сырой траве.

– Ничего не помнишь?

– Ничего.

Она молчит. Ему не по себе.

– Что там было еще?

Она отвечает сердито:

– Что бывает между мужчиной и женщиной, то и было.

Он потрясен, ему не верится.

– Я не помню.

– Я поняла.

Он смотрит на ее маленькое округлое ухо, на влажный завиток волос. Она вдруг хмыкает:

– Замуж меня звал.

– Я?

– Вон уже дом мой. Какой туман над прудом.