Родина (сборник)

По дороге к метро режиссер заглянул в аптеку и попросил цитрамон. Проглотил сразу две таблетки, постоял растерянно, словно позабыл, что он здесь делает.

Дома ждала жена. Напоила его чаем, рассказала, что внук принес двойку, что за молоком была очередь, что мир катится в тартарары.

– Да, – сказал он, – да. – Поцеловал ее в руку пониже локтя и пошел спать.

Но, конечно, уснуть не мог, вспоминал фильм, какие-то реплики вдруг слышал из фильма, из зрительного зала, не умел отрешиться, мучился. Наконец поднялся и ушел на кухню. Достал из холодильника водки. Выпил полстакана. И отпустило.

Билет

Начальник сказал, что очень рад его видеть после отпуска, отдохнувшим.

– Вы где-то на море загорали?

– Не совсем.

Была у него такая дурацкая привычка на элементарные вопросы отвечать уклончиво.

– Ну, хорошо, значит, приступите к работе с новыми силами. Кстати, можете занять стол Николая Анатольевича, а то у вас там угол темный, я помню, вы на глаза жаловались.

– Николай Анатольевич ушел?

– Простите, я же забыл, вы не в курсе. К несчастью, да, ушел от нас, умер. Вы лет десять в одном кабинете просидели?

– Семь.

– Да, простите еще раз.

– Ничего.

– Он во сне умер, никто не ожидал.

Он не ответил на эту реплику. Молчал. И все в лифте молчали. Пахло сыростью, с мокрых зонтов текла вода.

В кабинете он включил обогреватель. Сел за свой стол в темном углу, включил лампу. Новость его не поразила. Он мало знал Николая Анатольевича, хотя и просидели в одном кабинете семь лет. Пока был в отпуске, вообще забыл о его существовании.

Воздух в кабинете потеплел.

Он посмотрел на пустой стол у окна. Шел мокрый снег, стекло запотело.

Он взял картонную коробку из-под принтера и переложил в нее вещи Николая Анатольевича. Интернетовские распечатки, несколько номеров футбольного журнала, кружку, коробку с чаем, коробку с сахаром, коробку с нитками и иголками, черную пуговицу, лезвие, ластик, шариковые ручки, простые карандаши, очки, растоптанные туфли, в них Николай Анатольевич переобувался. Бордовый галстук. Билет в филармонию. Билет был на сегодняшнее число, и это неприятно удивило.

Коробку он затолкал под шкаф, переложил свои вещи в освободившиеся ящики стола. Распечатки, банку с кофе, кружку, зажигалку. Хотя мог и выкинуть зажигалку – курить бросил год назад. Сел за новый стол, посмотрел в запотевшее окно. Подумал невольно о своих вещах: кружка, зажигалка. Так же бросят в ящик, ящик задвинут, подождут и снесут на помойку в конце концов.

Посмотрел в окно и подумал, что вот так мог бы смотреть Николай Анатольевич, если бы не умер. Подумал, что сидит на его месте. Что это неуютно, сидеть на его месте. Вытянул из-под шкафа его коробку, отыскал билет.

Начало в девятнадцать тридцать.

Позвонил домой и сказал, что будет поздно.

Странное это было решение – сходить на концерт по чужому, лишнему в совершенно особом смысле билету. Классическую музыку он не любил. Вообще не любил куда-то ходить по вечерам. Любил быть дома. Читать, пить кофе, смотреть телевизор. Говорить пустые, незначащие вещи. Еще лучше – молчать. Не думать. И вот отчего-то ему показалось невозможным, чтобы этот билет пропал. Он решил, что поход на концерт будет чем-то вроде извинения перед Николаем Анатольевичем. За то, что сидит на его месте и вместо него смотрит в окно. За то, что ничего о нем не помнит. Даже лицо смутно.

Припарковался на маленькой улице. Шел до филармонии не спеша и замечал рекламные щиты, теплый свет в газетном киоске, запах еды из забегаловки, ярко-красный зонт, чью-то испуганную, замерзшую физиономию, огрызок яблока возле урны, дымок сигареты. Обычно он был невнимателен к окружающему. Но в этот вечер он чувствовал себя на месте Николая Анатольевича. Как будто бы Николай Анатольевич мог видеть все то, что он видел.

Не своими, чужими глазами он смотрел. И мир казался новым. Таким, каким никогда прежде не был. Он доставал из кармана билет и выронил монетку. И даже эта упавшая на каменный пол монетка казалась необыкновенной. Как будто бы он видел все это в первый раз в жизни. Или в последний.

Сдал пальто. Посидел в буфете с чашкой кофе, наблюдая с тревожным чувством новизны за людьми.

Прозвенел звонок, и он отправился в зал.

Люди рассаживались, покашливали. Инструменты в оркестре тоже как будто покашливали, как спросонья. Народу было много, он всматривался в лица, в основном пожилые. Справа у стены повернулся большой прожектор и осветил сцену.

Тяжелая музыка. Больно слушать. Решил, что в антракте уйдет, достаточно, ритуал соблюден.

Наутро он сидел за компьютером, работал. И вдруг отчетливо вспомнил, как Николай Анатольевич подошел к нему с листочком и сказал: вот задача, никак не могу решить внуку, трудная, помоги. Задача не решалась. Наверное, в условии ошибка, сказал он тогда Николаю Анатольевичу. И Николай Анатольевич согласился: наверное.

Дома, за ужином, вдруг вспомнилось, как у Николая Анатольевича разболелся зуб.

Вообще стали приходить на ум какие-то мелочи, пустяки. Николай Анатольевич как будто пытался к нему вернуться.