Родина слонов

— Любомир передушит вас, выродков! — захрипел ромей.

Ловкач, не слезая с девки, бросил на Филиппа насмешливый взгляд:

— Сами передохнете — огонь пожрет. А хазары добьют, кто в пепел не обратится. — Поняв, что сболтнул лишнего, он замолк и занялся девкой.

Марфуша отчаянно мотала головой, билась, как птица в силке. Но выродка, кажется, только раззадоривали ее муки.

Вдруг Ловкач остановился, прислушался. Марфуша замерла. В ворота кто-то молотил пудовым кулачищем и орал:

— Отворяй, кому говорят, отворяй, Филипп. Не признал, что ли, Коноплю, дружана свово, не признал. Да, видать, ромей дружбы не помнят. Я ж тебе избу правил... Кмети со мной израненные, на телеге едва живые лежат. Татей, что меня грабили, прибили, да и сами едва к праотцам не отправились. Радож и Кудряш, небось знаешь. Отворяй, ты ж раны знатно врачуешь... Должок за мной перед воями, поставишь на ноги, чего хошь для тебя сделаю...

Ловкач слез с Марфуши, напоследок куснув за шею:

— Успеем еще, медовая. В садочке, под яблоньками. — Рядом с домом раскинулся тенистый сад, доходивший до самой стены.

Радожа и Кудряша Ловкач ох как знал. Кмети невзлюбили его, едва он появился у Истомы. Все вором выставить пытались.

Ловкач сорвал с Марфуши пояс и скрутил ей руки, привязал за косу к березе, одиноко торчащей перед домом.

— Пойдем глянем. Я с этими псами давно уж хотел переведаться.

— Да и брони добрые завсегда пригодятся, — согласился Нетопырь, — и телега, на которой псы эти лежат, нам не помешает, будет на чем добро вывезти.

Ловкач поднялся на надвратную башню. Внизу и правда стояла телега, у которой переминался с ноги на ногу кособокий ссутуленный малый. На телеге распластались давние знакомцы Ловкача. Кудряшовы кудри были в крови, вместо лица — сплошная рана, рука безжизненно свисала с края телеги, Радож лежал на животе — вся спина окровавлена, порты разодраны, обломок стрелы торчит из ляжки.

Кудряш неловко пошевелился и застонал.

— Погоди, сейчас отворю, — елейным голосом пропел Ловкач, — вижу, свои!

Он спустился к вратам и прошептал Нетопырю, прилипшему спиной к левой створке:

— Как открою, выскакивай и руби людина, а тех двоих оставь. Нечего им дарить легкую смерть.

* * *

Куяб. За четверть часа до ранее описанных событий

По улице преспокойно прогуливался упитанный подсвинок, рыл пятачком отбросы, коими жители Куяба щедро сдабривали проезды, купался в грязи. Другая живность, сдуру выбравшаяся со двора, от разъезда бросалась наутек, едва заприметив, а этот... Хряк нагло остановился посреди дороги, поднял маленькие глазки на приближающихся всадников. «Вот ведь чудо природы, — подумалось Степану, — видно, совсем без мозгов уродился».

Вдруг Степана осенило. А что, можно попробовать! Он осадил скакуна, спешился и, непринужденно поигрывая кистенем, стал шажок за шажком подбираться к поросю:

— Иди ко мне, миленький, иди ко мне, хорошенький... Гули, гули...

Свинья почуяла недоброе, некоторое время тупо смотрела на здоровенного чернобородого дядьку, а потом развернулась и бросилась наутек, надсадно визжа.

Радож с Кудряшом молча переглянулись.

Степан не стал ничего объяснять, черт с ними, пусть думают, что хотят.

Белбородко и не знал, что может с места развить спринтерскую скорость. Хряк петлял, как заяц, спасающийся от волчьих зубов. Хряк бросался из стороны в сторону. Хряк жалобно повизгивал.

— Стой, скотина! — орал Белбородко.

Над плетнями, как грибы после дождя, вырастали удивленные физиономии.

— Совсем сказились, — прошамкал беззубый дедок, когда Белбородко нацелился кистенем в голову хряка. Тот заломил вираж, и увесистая гирька прошла мимо.

— Не уйдешь, — взревел Степан и бросился на хряка, силясь прижать оного весом собственного тела.

Однако вертлявая бестия и на сей раз спаслась.

Мимо распластавшегося на грязи Степана промелькнул Кудряш, нагнал порося, чуть качнулся с седла и впечатал кистень аккурат в затылок. Животина завертелась волчком, жалобно хрюкнула и грянулась оземь. Кметь подцепил несчастного порося за заднюю ногу, потряс добычей:

— Порося кистенем снять — дело не хитрое. Вот косого...

Тем временем подскакал Радож. Старый вой выглядел озабоченным.

— Наваристый, прикажешь к седлу приторочить, воевода?

Радож говорил так, будто его нисколько не удивило, что здоровый дядька вроде Степана вдруг ни с того ни с сего решает поохотиться на борова. Будто так и надо.

— На вертеле знатно его зажарить, — продолжил Радож, — Порось с хреном — первое дело! Ты давай, воевода, забирайся в седло, да и поехали. Как вертаемся, добычу и изжарим, ладушки?

«Не иначе решил, рехнулся командир, — заключил Степан, — ишь как ласково говорит».

— Что те, что эти, — вновь появился над плетнем дедок, — хоть бы совесть-то поимели, вона, без вас тошно. А ишшо говорят, мол, защитим... Защитнички, раскузьмить вашу мать...

Степан деловито стряхнул с кольчуги луковичную шелуху, хвостики моркови, одернул подол:

— Чей хряк-то?

— А те не все одно, паря?

Степан был не в том расположении, чтобы препираться:

— Ты, дед, лучше меня не зли, не то бороду повыдергаю.