Родиной призванные(Повесть)

Опустив головы, солдаты стали расходиться. Галя знала: эта часть отправляется на фронт; чувствовала: песни надолго запомнятся всем.

«Почему же не загорается потолок? — подумала она, усомнившись в качестве своей работы. — Вроде бы сделала как надо».

Закончив уборку казармы, Галя зашла к Жарикову и рассказала о проведенном вечере, о своих опасениях.

— Знаю, ты честно выполнила поручение, Галинка… — Жариков вдруг покраснел, и Галя поняла, почему: Иван давно ее любил. — Ну а если я тебе поручу еще более опасное дело?..

— Я на все согласна! — ответила она, почти не шевеля губами.

— Тогда слушай. Возьми вот это. — Жариков достал две мины, завернутые в тряпку. — Выбери удобную минутку и швырни их на чердак, к тому месту, где разобрала дымоход.

— А знаешь, это ты ловко придумал. Я каждый день бросаю на чердак пустые бутылки. Немцы смеются: «Гут… Гут… хозяйка». Вместе с бутылками и брошу.

— Правильно, — подтвердил Иван. — Тогда поближе к трубе. — И уже другим тоном: — Не страшно ли?

— Немножечко, — тряхнула пышными темными волосами Галина, задерживая взгляд на его лице.

— Не бойся. Бросай мины и уходи. Только не домой, а к Андрею Кабанову. Там у нас вечеринка, разумеется, с разрешения коменданта. Ну а если что случится…

— Ничего не случится. Они привыкли ко мне… Таскаю всякий мусор, тряпье, хлам!.. Случится? Бабушка говорила так: значит, судьба, куда от нее денешься…

Большие глаза Галины наполнились слезами. Невесело было и Жарикову. Он знал: дело очень опасное. Но знал и то, что победа сначала рождается в сердце. Галя в этом смысле подготовлена. И все же ей нужна поддержка.

— Приду тебя встречать… Постарайся побольше напихать в печку дров. Выбирай сухие, чтоб лучше пламенели. Сунь несколько еловых досочек. Они здорово искрами стреляют. Пожалуй, всё! А сейчас иди, отдыхай… В добрый путь, Галинка.

Глава вторая

Вскоре после первого допроса Антошенкову снова бросили в подвал. На этот раз ей предъявили совершенно точное обвинение: отпечатки ее пальцев обнаружены на всех документах Поворова, в том числе и на партизанской справке. Пришлось просить время, чтобы вспомнить, как это было. И когда Антошенкову привели на повторный допрос, у нее сложилась новая легенда. Она готова была за нее выдержать любые пытки.

— Что нового? — спросил Черный Глаз, подняв на нее свои колючие глаза.

— Тогда я не знала деталей обвинения.

— Предположим! — перебил он ее.

— Откуда отпечатки? Я читала его документы. Я и шелковку зашивала в пиджак. Что ж тут такого? Ведь шелковка липовая. Поддельная…

— Кто это вам сказал?

— Константин. Мой муж. Шелковку сделал его товарищ из Брянской полиции. Для безопасности, если схватят партизаны. Ведь были же случаи.

— Фамилия этого полицая?

— Я не любопытствовала. Не знаю. Костя не говорил. Это было, помните, когда он ездил в Брянск за цветами.

— Значит, вы по-прежнему утверждаете, что Поворов не имел связи с Данченковым?

— Да, утверждаю. Только подпись на шелковке поддельная. Можете показать ее начальнику полиции.

Анюта все еще верила, что Коржинов поможет ей спастись и поддержит выдуманную ею версию. Действительно, Коржинов не подтвердил подлинность подписи Данченкова, да он ее просто и не знал. Антошенкову выпустили под надзор полиции. Теперь Коржинов каждый день вызывал ее и, угрожая, требовал сожительства.

— Не могу об этом даже помыслить. Люб один Костя. Не нужен больше никто… Не нужен!

— Но его нет! Кто же любит мертвых? — с фальшивой грустью в глазах сказал полицай, подступая к женщине.

— Не подходи!

Коржинов посмотрел на взмокший, заметно поседевший висок Анюты, на капельки пота, обильно выступившие на худом лице, и вдруг почувствовал, как возникает в нем жалость к этой верной своему долгу женщине.

— Ладно… Иди пока… Не того мне надо, — тихо сказал он.

В полдень Анюта вышла из полицейского отделения. Слегка шелестели оставшиеся на деревьях листочки. Она пошла домой, с минуту постояла в палисаднике. Навстречу ей выбежал сын:

— Смотри, мама!

Косым треугольником улетали куда-то на юг журавли. Сердце Анюты защемило.

— Он тоже улетел…

— Кто улетел, мама?

Теплой ладонью коснулась она щеки сына и ласково пояснила:

— Дядя Костя… Наш дядя Костя.

Она пришла в комнату, легла, пытаясь уснуть, чтоб успокоиться от всех этих потрясений. Но чем больше думала о Косте, тем сильнее чувствовала невозможность заснуть. Она целый год была рядом с ним, любила и боролась, старалась не показывать ему своей тревоги, своих страданий, В ней от него зарождалась новая жизнь. Это святое чувство материнства было ее радостью, и тревогой, и печалью. Свекровь загремела ведрами.

— Мать, я сама! — вскочила Анюта. — Я принесу воды!

— Да лежи… Поди, все о нем убиваешься.

Теперь Анюта уже совсем не могла спать. Она пугалась, вздрагивала всем телом, а когда на минуту засыпала — видела Костю. Она говорила Косте, что он мертвый, что его разорвала мина и он лежит в могиле на кладбище в Сергеевке. А он улыбался, целовал ее и тихо шептал: «Что ты, милая! Это неправда! Я жив!»

Анюта просыпалась в слезах и тоскливо думала, что для нее эта война никогда не кончится.