Родить Минотавра

– Вы когда-нибудь слышали, сударыня, о храмовой проституции? – Допустим. Но какое это имеет отношение к нашему разговору. – Самое непосредственное, – мягко улыбнулся ей Резанов. – Там страсть была не пороком, а формой служения Высшему Инстинкту размножения всего живого. И все эти движения живота и бёдер пришли к нам из древних магических танцев и имеют глубочайшее значение – это язык жестов для разговора с Высшим Инстинктом. Эти движения отрабатывались тысячелетиями, и пользоваться ими нужно осторожно, иначе усердие не по разуму чревато большими неприятностями и для исполнительниц и для зрителей. Имитация основного инстинкта ведёт к его ослаблению, а значит, в конечном итоге, к вырождению человечества.

– Всё это не так страшно, – улыбнулся до сих пор молчавший худощавый брюнет, акцент и внешность которого указывали на среднеазиатское происхождение. – Размножаться можно через колбу.

– Не выйдет, – покачал головой Резанов. – Основной инстинкт – это не только продолжение рода, это ещё и сохранение потомства. И не в последнюю очередь среды обитания. Человек смертен, а человечество может существовать ещё тысячи и тысячи лет, но только при одном условии – если не утратит основного инстинкта, поскольку только забота о потомстве заставляет нас прикладывать усилия к совершенствованию этого мира и сохранению природной среды. Утратив основной инстинкт, мы просто станем жить по принципу – после нас хоть потоп.

– В некотором роде мы так и живём, – задумчиво проговорил пёстрый галстук. – В том-то и дело, что пока только «в некотором роде», – усмехнулся Резанов. – Хотя трудно не согласится с тем, что основной инстинкт под напором имитаций всё слабеет и слабеет. – А как же сексуальная революция? – удивилась Светлана. – Ведь это именно она освободила основной инстинкт от сдерживающих оков?

– Инстинкт не нуждается в освобождении, по той простой причине, что его никто не порабощал. А сексуальная революция – это революция извращенцев, революция имитаторов, губителей основного инстинкта. И если угодно – врагов рода человеческого. – По-вашему, всех голубых и лесбиянок надо ставить к стенке? – возмутился пёстрый галстук.

– Я не сторонник крайних мер, – пояснил Резанов, – но я против того, чтобы извращения навязывались человечеству в качестве нормы. Дело ведь не только в сексе. Важно не только произвести потомство, важно его сохранить. Именно поэтому все, кто похабит окружающую среду, мои враги. Все, кто похабит среду социальную, это тоже мои враги, потому что мои дети должны получить образование, медицинское обслуживание, нормальное питание, наконец.

– Вы, господин Резанов, случайно не коммунист? – полюбопытствовал с усмешкой Рекунов. – Нет – ответил ему Резанов. – Я обладатель, и совсем не случайно, основного инстинкта, причём в ярко выраженной форме. Божественный бык, если угодно.

– А вы не пробовали обращаться к психиатру? – засмеялась Светлана. – Тогда уж лучше к хирургу, – отпарировал Резанов, чем развеселил мужскую часть компании.

– Хорошо, – сказал Рекунов. – Пусть будет инстинкт. Но ведь есть ещё и разум, который говорит инстинкту – нельзя. Или: это опасно, друг мой, в противоборстве с этими силами ты можешь лишиться жизни. И что в таком случае делать человеку?

Говорил Рекунов с улыбкой, но глаза его смотрели на собеседника серьёзно. И читалась в них если не угроза, то предупреждение.

– Бывают ситуации, когда человек не вправе рассуждать, – холодно сказал Резанов. – Он обязан действовать, подчиняясь инстинкту, а не разуму. Разум может подавлять инстинкт, но только до поры до времени. До той самой поры, когда возникнет угроза роду человеческому. И если основной инстинкт, почувствовав угрозу, вырвется из объятий разума, то берегитесь, господа, божественный бык не знает жалости. Для него не существует понятие «закон», он ничего не боится, он истребляет всех, кто косо смотрит на его божественную корову. – Забавно, – протянул Рекунов. – Но не очень страшно. Ибо за всем этим всего лишь человек, которого без труда остановит пуля.

– Наверное, – согласился Резанов. – Но это будет борьба на истребление, без всякой надежды на примирение.

– Звучит обязывающе, – хмыкнул пёстрый галстук, – во всяком случае, для божественного быка.

– Боюсь, господа, я уже изрядно утомил вас своими теориями, – вежливо склонил голову Резанов. – А посему разрешите откланяться. – Рады были с вами познакомиться, Сергей Михайлович, – оскалился Рекунов. – Надеюсь, что эта наша встреча не будет последней.

Корытин встретил следователя скорбной миной – верный признак того, что кое-какие сведения он всё-таки раскопал, но хочет, чтобы другие по достоинству оценили его титанический труд, и потому долго будет ходить вокруг да около, пуская дым в глаза.

Чеботарев с вопросами не спешил, давая возможность Корытину дойти до критической точки, когда распирающая того информация сама рванёт наружу, срывая заслонки молчания.

Корытин держался минут десять, делая вид, что страшно занят изучением какой-то невероятно важной бумаги, но на дальнейшую игру в молчанку у него просто не хватило сил.