Родительный падеж

— Можно в подъезде соседнего дома.

Ирина хмыкнула, а Антон, натягивая брюки на спортивные штаны, обиженно забурчал:

— И чего ты хмыкаешь? Ты сделай, а там видно будет, пригодится ли.

— Ладно-ладно, сейчас. Темно как на улице, и когда уже эта зима пройдет?

— Ты одевайся скорей, да рукавицы бери и шарф, а то окоченеешь, как в прошлый раз.

Ирина, уже одетая, вернулась от двери, еще раз глянула на Машу, подоткнула ей одеяло и тихонько прикрыла двери. Они шли, подняв воротники, засунув руки в карманы, и отворачивались от ветра. На руке у Антона позвякивали в сшитой из плотной ткани сумке две двухлитровые банки, а у Ирины — небольшая торбочка, в ней — завернутый в кухонное полотенце китайский литровый термос.

Они приближались к группе таких же припорошенных снегом людей, которые притопывали, стоя под фонарем. Со всех сторон подходили одинокие темные фигуры или пары, тоже позвякивая стеклянной или металлической посудой. Где-то после шести часов должна была приехать колхозная цистерна, из которой продавалось по два литра молока на человека. Если очередь в какой-то день была слишком длинная или машина запаздывала, Антон, поглядывая на часы, нервничал, потому что стоять он мог только до семи. После — потеряв два литра, — оставлял Ирину и бежал домой, чтобы собраться на работу, одеться, позавтракать. Он паковал в портфель небольшие баночки под пластмассовыми крышечками с едой на день, которые ему готовила жена, и штурмовал троллейбус. Ирина оставалась под фонарем до победы, потому что даже два литра — это уже что-то. Хотя четыре были лучше, потому что следующая экзекуция под заснеженным фонарем откладывалась на несколько дней. Сто лет бы она не видела того молока, да еще и такой ценой, но когда в семье ребенок — куда ты без него?

Ирине на работу на десять, но надо еще разбудить и одеть Машу, собраться самой, довезти ребенка до Натальи, которая жила в трех остановках от них, а потом минут сорок двумя троллейбусами добираться до работы. Кума Наталья еле выживала с Николкой на мелкие подработки и небольшую пенсию за покойного Игоря, который не считался чернобыльцем, а потому никакие льготы семье не полагались. Ирина оставила школу и устроилась вести деловые и бухгалтерские бумаги в новой производственной структуре — кооперативе. Зарплата неплохая, но рабочий день ненормированный. Служба Антона тоже не совпадала с графиком детского сада — его «халтуры» в научно-исследовательском институте были непредсказуемы. И Ирина уговорила куму приглядывать заодно и за Машей, определив понедельную оплату. Потом к двум малышам добавилась еще Катя, дочка журналистки, и вышел мини-садик. Наталья справлялась, родители по договоренности продукты покупали сами, а хозяйка готовила, учила, воспитывала, развлекала детей.

Но что-то эта зима затянулась, была холодной, полной дефицитов и депрессивно-бесконечной. Цены росли, дети болели, больничные листы и в школе признавали неохотно, а уж в кооперативах и слышать о них не хотели. Работа и очереди изматывали, казалось, вот-вот — и силам конец, а весна не настанет никогда.

— Так чай будем пить или как? — тихо спросил Антон, наклонившись к Ирине, которая, подняв плечи и засунув руки в карманы, притопывала и разглядывала следы своих ног на снегу.

— На. — Она протянула торбочку мужу.

— Нет, вон открытый подъезд, давай предупредим, что через пять минут вернемся, и чухнем туда?

Ирина пожала плечами, ей хотелось в тепло, спрятаться куда-то от ветра, от всех этих проблем, от нормированной продажи продуктов, роста цен, дефицитов, детских болезней и вечной усталости. Хотелось куда-то назад, в свое детство, где было тепло и беззаботно, где были пионерские лагеря, а в магазине всегда продавалось молоко — или на розлив, или в треугольных пакетах, а также мороженое на палочке «Каштан» по двадцать восемь копеек, по двадцать две «Киевское», тоже в шоколаде, по девятнадцать в вафельном стаканчике, а по девять — фруктовое, которое, растаяв, превращалось в лужицу прозрачной розовой жидкости с маленькими клубничными косточками. Нет, о мороженом не надо, зубы и так щелкают, еще и голова болит. Хоть бы не заболеть, лекарств-то днем с огнем не сыщешь, еле для Маши находятся через знакомых втридорога…

— Ир, ты будто спишь на ногах, я уже предупредил бабулю, пойдем, спрячемся в подъезде, глотнем «по маленькой». — Антон засмеялся, но Ирина шла как во сне.

И темная в шесть утра зимняя улица, и этот чужой дом казались ей дурным сном, от которого можно избавиться, только проснувшись. Она хорошо сознавала, что все это ей снится и что нужно только произнести какое-то слово, какой-то пароль — и все пропадет, а потом она просто скажет: «Куда ночь, туда и сон!»

— Держись за батарею, она, как ни странно, теплая. И как не размерзлась при незакрытых дверях? Давай уже термос!

Ирина протянула Антону торбочку, но та соскользнула с вязаной рукавицы и упала на бетонный пол, приглушенно звякнув. В полутьме они увидели, как из-под холмика ткани растекается лужа чая, над которой медленно, как в кино, поднимается пар.