Родиться в Вифлееме [СИ]

Обхватываю голову, нащупывая пальцами место, где под черепом укоренился источник боли. Не понимаю, откуда это пришло, зачем делаю и почему уверен, что так правильно — просто понимаю, что мое время истекает. Что у меня только одна попытка.

И я не потрачу ее зря.

Волосы, кожа под пальцами горячая, сухая, точно там, глубоко под ними горит нестерпимый, жадный огонь, жрущий все, что попадает ему. От боли я зажмуриваюсь, вновь стискиваю зубы, да так, что крошится эмаль. Слезы текут сквозь веки, прочерчивая дорожки на щеках, подбородке, губах.

Я не сдамся.

Я — Джеймс. Я есть.

Как во сне пальцы вдруг погружаются в череп, сквозь кожу, сквозь волосы, сквозь кость. Под ними дрожит нечто, пульсирует, бьется, как муха в паутине, плюется огненными сполохами в глаза, виски, позвоночник — тварь не хочет уходить без боя.

Но я заставляю глупое тело забыть о боли. Забыть о муках. Забыть обо всем — есть только я.

Джеймс.

Я рву тварь, выдергивая, выкручивая, тяня прочь. В голове взрывается слепящий шар, я кричу, надрываясь, захлебываясь воплем — меня будто ввергает в чан с кислотой, медленно, по сантиметру сжигающей кожу, плоть. Бросить все, забыться, упасть — все кажется лучшим, чем эта медленная, страшная пытка…

Но я не позволяю себе и доли сомнений.

Я есть.

Тварь в руке рвется на свободу, рвется обратно — странная, постоянно меняющаяся сущность, окруженная гиацинтовым ореолом. Миг — она кажется механизмом, устройством, набором кристалатов и проводов, другой миг — и в ладони бьется бесформенный клубок чего-то омерзительного, но живого. Я давлю его, давлю изо всех сил — и не могу уничтожить. А по руке — от ладони к локтю, к плечу — тянется все та же жгучая, обжигающая боль.

Я размахиваюсь, продолжая попытки удавить в кулаке тварь, и бью в стену. Не чувствую ударов, не чувствую ссадин — бью и бью, снова и снова, в бешенстве, в ярости, выплескивая с каждым ударом ненависть, ярость. На тварь, на тэш’ша, на судьбу, на все, что этого заслуживает.

А тень наблюдает… нет, тень неторопливо, почти как моя мама в том, далеком-далеком детстве, глухо проговаривает стоки стиха. Того самого, что я прочитал, вернувшись последний раз в опустевший дом. Того самого, заложенного серебристой закладкой:

Меняются и время, и мечты;
Меняются, как время, представленья.

Удар, новый, новый… Я бью в стену, которая и не думает поддаваться. И тварь не думает умирать. И ползущая по руке боль не думает останавливаться…

Изменчивы под солнцем все явленья,
И мир всечасно видишь новым ты…