Родная сторона

Старенький, подслеповатый, сутулый, иногда даже горбатый, но родной, до боли родной. Все видел этот дом на своем веку, все выстрадал и выстоял — он непобедим, как земля, на которой стоит. Он может десять раз сгореть, в нем могут все вымереть, но довольно какого-нибудь молодого побега, как в нем снова затеплится жизнь и его снова белят, красят, принаряжают, обсаживают мальвами, огораживают березовым тыном или обносят лозовым плетнем, и снова смотрит он чистыми окнами на сельскую улицу, в конце которой ставят и ставят новые дома. Когда же он уж очень стар и начинает клониться, а нового поставить не на что, его потихоньку подпирают с тыльной стороны дубовыми столбами, и он снова стоит наперекор невзгодам. Но даже когда его разрушают, то кое-что берут для нового дома — так отец передает что-то сыну, а сын своему сыну. Одни умирают, другие рождаются, и на том веками стоит отчий дом, как памятник тем, кто поселился в нем впервые. И пусть вы живете в каменных палатах, пусть над вами сияют люстры, но если вы живете честно и потому иногда бывает вам трудно, то вам приятно вспомнить осеннее бездорожье и отчий дом, в котором начиналась ваша жизнь. От вас зависит, что вы оставите своим детям, но не браните своего отца за скупость — он мечтал оставить после себя лучшее наследство. Уважайте то, что он оставил, трудитесь ради большего, и если не придется вам жить в отчем доме — может, тесно, неудобно в нем, а может, большие дела вершите вдалеке от него, — так хоть поезжайте взгляните, проведайте тот двор, в котором прошли ваши первые весны — это вам пригодится для сердца и для души, для вашей каждодневной работы, потому что, кроме уважения к людям, к простым людям, которые вас родили, вы больше ничего не вынесете из отчего дома. Может, за это я и люблю его…

Так пел Евгений, а дом становился все красивее, все веселее, все моложе, и птицы, возвращаясь с охоты, не сразу узнавали его. Потом им было любо смотреть с повети на новую крышу, словно вышитую золотом, на покрашенные окна и двери, на новые ворота, которые чувствовали себя, вероятно, чуточку неудобно на первых порах. После своей хаты он принялся за другие — все же он председатель, и в Замысловичах началось что-то необычайное — село прихорашивалось, словно готовилось к великому торжеству. Каждый день собирались на толоку[10], день и ночь жег кирпич старый Шепетун, и Евгений заметил, что люди как будто помолодели вместе с селом. Только его мать оставалась все такою же старенькой — у нее была причина стареть, своя, материнская причина…

Ее добрый сын, видно, не уберег своего сердца. Часто возвращался домой почти на рассвете. В такие ночи мать не спала, открывала кухонное оконце, выходившее в палисадник, и с тревогой высматривала сына. Казалось ей, что она уже знала все, не знала только, к кому он ходит. Наконец подследила, что он возвращался с улицы, где живет Карп Сила. И тут ее воображение нарисовало страшную картину. Приходит от тракторов промасленный грозный Карп Сила, застает Евгения у своей Марийки и убивает его. Разве может защититься Евгений от такого великана, как Карп? И мать решила, пока не поздно, спасти сына от этих страшных хождений… Как-то встретила Марийку, праздничную, веселую, подрумяненную, отозвала ее в сторону и таинственно сказала:

— Марийка, погубишь и себя и его…

— Кого, тетенька, кого? — сгорая от любопытства, переспросила Марийка.

— Сына моего, — ответила мать, зло взглянув на Марийку.

Но та не смутилась, даже не моргнула хитрыми карими глазами, только прыснула искренним беспечным смехом, и мать поняла, что напрасно выдала ей свою тайну.

Мать стала осторожнее, хотя вместо одного подозрения в ней зашевелились тысячи других. Теперь она не боялась, что Карп Сила убьет ее сына, она боялась, что сын сам ославит себя. Однажды пересиживала она свою бессонницу, смотрела на розу, которая в муках рождалась под окном, прорывая свою броню, и сегодня не беспокоилась за сына — сегодня он всю ночь скирдует с людьми луговое сено. Ночь скрипучая, сухая, без росы, и слышно далеко-далеко. Каждый звук в такую ночь отдается, как в бочке. Мать слышала, как люди возвращались, как пели песни. Может, на одном из тарахтящих возов сидит ее сын и выводит:

Ой, не шуми, луже, зеленый байраче,
Не плач, не журися, молодий козаче!..

Это его любимая песня. И матери так хорошо, так легко. Если б так было всегда, то, может, отступила бы от нее жестокая старость. Но, люди, что увидела она на рассвете! Ее сын возвращался не со всеми вместе и не один, а с Оленой. Они шли по улице не спеша. Олена несла на плечах грабли с несколькими выломанными зубьями. Предчувствие чего-то нехорошего заставило мать прикрыть окошко, но она никому не сказала о своем страшном подозрении. Только сильнее загоревала, почувствовала нездоровье и неожиданно слегла.