Родня

Печник он был никудышный, это я сразу понял, а уж горожане, я думаю, знали об этом все сорок лет, во время которых он складывал им печи. Но он вроде был им необходим, конечно, не как печник, а как, может быть, Ходжа Насреддин. Он не был даже острословом, а уж о его мудрости говорить не приходится — эта житейская не то что мудрость, а мало-мальская изворотливость начисто в нем отсутствовала. Но отчего так нравилось горожанам, когда он вдруг предлагал кому-нибудь рессору от самого что ни на есть древнего тарантаса, а взамен просил ведро овса? А другому он умел всучить совершенно тому не нужный овес и получить взамен желтую охру. А однажды (я еще не ходил тогда с ним) он принес домой двухлитровую банку, в которой мерзко потягивались черные пиявки. С тех пор он пристрастился питать этих тварей собственной кровью. Я думаю, ему обидно стало от маминых язвительных упреков и откровенных смешков — так он, я думаю, в доказательство своей правоты пригрел тогда на своей полнокровной шее мерзких пиявок: пригодились-таки!

Так почему же все это нравилось горожанам, которые терпели одни убытки от Купца Сабура? Чего тут мудрить: просто потому, что они отдавали совсем не нужную им вещь и получали взамен тоже совершенно никчемную. И это происходило легко, весело, как будто в жизни и не существовало никаких забот о хлебе насущном, об одеже, о корме для скота.

Помню, тогда у меня было двойственное отношение к отцу. Во-первых, мне нравилось, что отец мой, Купец Сабур, необходимый для городка человек. А во-вторых, я как бы превосходил его в каких-то качествах, хотя никаких таких качеств я еще не имел — я еще не смог бы тогда сложить самую худую печку, — своим достоинством я мог считать только то, что я-то не занимался чепухой, которой занимался Купец Сабур.

Это смешно, конечно, что я чувствовал тогда превосходство над отцом, я был жалкий  н и к т о, а так возносился! Другое дело сейчас. Может быть, благодаря только мне отец имеет сейчас счастливую возможность получать заказы и проделывать свои фокусы-мокусы. Вот уж три года мы кладем отменные печи, о нас знают во всем городе и в районе, в самых отдаленных селах, потому что мы кладем превосходные печи. Нет, я не буду говорить, что и как я делаю — что об этом! Я могу, с минуту поглядев на дым, идущий из трубы, сказать, какова печь. Я могу только заглянуть в топку на горящие дрова и определить качество печи. Мне достаточно войти в дом, где тепло, где теплый воздух чистый-пречистый — вроде бы у людей очень хорошая печка, — но если я даже едва притронусь к низу, а потом к верху печи — я уже знаю, истинно ли хороша печка.

О том, что я умею, знают все. Только один человек как бы не знает о моем умении, этот человек — мой отец. Если бы он услышал, что его сын мастер по печам, он бы удивился и, наверно, спросил: «Разве? А я и не знал, надо будет посмотреть». Так мне кажется, потому что он ни разу не похвалил меня, ни разу не признал, что, только благодаря мне, мы имеем так много заказчиков. Он по-прежнему горделиво, уверенный в моем восторге и преклонении, может рассказывать в досужий час о том, как он в тысяча девятьсот двадцать третьем году ловко торговал ботинками у великого нэпмана Провоторова, а еще раньше у купца Юзеева был приказчиком, уж такие фокусы проделывал! Вот, например, казах приехал в город и торгует сундук. Хлопают по рукам, и приказчик водружает сундук на арбу, а в сундуке полным полно чаю — так что казаху приходится платить и за чай. Да много таких историй мне приходилось слышать от Купца Сабура.

А меня ничуть не обижает его равнодушие к моему умению и, можно сказать, моей славе. Я его люблю, я не могу представить, чтобы я вдруг взялся за работу, а Купца Сабура не оказалось бы рядом. Работа у нас кипит — при моем неистовстве и полнейшем равнодушии к печам у отца. Я не могу этого объяснить.

Мне не спится, но я не мучаюсь этим. Я лежу, удобно подложив под голову руки, и думаю об отце и о себе, и бог знает, какие необыкновенные мысли приходят мне в голову. Ну, например, отец умирает, и я устраиваю ему пышные похороны, не знаю, какие уж там похороны, но чтобы об этом долго говорили в городе. Но это не все: я сооружаю в память о великом Купце Сабуре что-нибудь вроде царских ворот, которые, кстати, стоят на въезде в плодосовхоз. Говорят, что эта арка поставлена была в честь то ли престолонаследника, то ли самого царя, когда тот в бог весть каком году посетил наш городок. В конце концов, Купец Сабур значил для города куда больше, чем престолонаследник.

5

Я опять поднимаюсь рано и разжигаю очаг. Покуда отец расшевеливается и прибирается, чай уже готов и вынуты последние припасы (сегодня надо будет пойти на склад и взять в счет оплаты кой-какой еды), мы наскоро завтракаем, а тут являются и Гена с Аней.