Родня

Газета встрепенулась, и Шавкет-абы удивленно и сердито смотрит на меня.

— Не болтай глупостей.

— Уймутся когда-нибудь эти президенты, как вы думаете? — продолжаю я, с трудом одерживая смех.

— Ничего я не думаю, — отвечает он и вертит головой по сторонам.

— А вы сколько войн воевали? — спрашиваю я и с каким-то злым чувством смотрю, как жалко взмахивает он редкими ресницами и поджимает губы.

— Одну, всего лишь одну, — отвечает он после долгого молчания. — В разведке служил, полных четыре года. Два ордена, медали…

Он подвигается ко мне, газета с резким шелестом летит с крыльца.

— Ты почему меня дразнишь, а, малыш? Я тебе кажусь очень старым и чудным?

И тут я сказал:

— Конечно! Конечно, очень чудным, если вы решаете выдать Донию за… за… разве это не смешно?

Он поднимается, отстранив меня, спускается вниз и, взяв газету, возвращается на место.

— Ты почему меня дразнишь, малыш? — Но сейчас он кажется веселее, чем минуту назад.

— Вы чудной, — говорю я, — вы чудной и, может быть, немного трусливый. Вот вы не хотите серьезно говорить со мной и поэтому называете меня малышом! — Я со смехом прыгаю с крыльца и бегу к калитке.

«Увижу Донию потом, — думаю я, — увижу потом».

6

Платьице легонькое: подходящий ветерок — и полетит. Дония медленно вскинула руки, плавно уронила их, и платьице опустилось на песок.

— Ну, идем, — позвала она, кивнув в сторону воды. Я ответил, что посижу немного.

— Ты улыбаешься, — сказала Дония.

— Улыбаюсь? — удивился я.

Она тронулась к воде, за спиной качнулась коса, толстая, русая, правда, не очень длинная, чуть пониже лопаток.

У Донии есть просто красивые, очень красивые, есть немыслимо красивые платья, и на каждом из них лежала эта коса. Но лучше всего лежать ей на спине, где светлеет подернутая смуглым румянцем впадинка; лопатки густо напитаны загаром, но не так дурацки черно, как у меня, а с ласковым отливом…

Дония взмахнула широко раскрытыми руками, ударила по воде.

Звонкие брызги взлетели и — как бы вспыхнула мелодия света и медленно растворилась в матовом зное.

Потом она поплыла, беззвучно и коротко рубя волну.

Она выходит из воды медленно, шатаясь, сложив на груди руки так, будто несет крохотного ребенка. Она останавливается близко около меня, осыпая мягкие капли воды. Она что-то говорит быстрым, смеющимся голосом, но я не слышу, потому что смотрю на ее ноги!

Какие у нее красивые ноги! Как мягко и постепенно ложился загар на эти лодыжки, икры, и как мягко, осторожно ослабевая, подымался к бедрам. Ступни у нее маленькие, и маленькие пальцы жмутся один к другому, будто они слабы и зябки, но как уверенно идут эти ноги и по песчаному берегу, и по пухлой уличной пыли, и по звонким тротуарам. Им хороши и шаровары в обтяжку, и короткие и длинные платья, и купальный костюм.

— Ты что так смотришь на меня? — со смехом говорит Дония и опускается рядом, подгребая к себе горячий песок. — Иди купайся!

Я кидаюсь в воду и долго, до изнеможения, плаваю, высоко взмахивая руками, сладко задыхаясь.

Выхожу на берег.

Дония обсохла, отогрелась и сидит, опираясь на отведенные назад руки. Я ложусь лицом близко к ее ноге и вижу золотистый пушок на лодыжке. Я гляжу на лодыжку.

— Ты что это? — смеется Дония.

— Дония, — говорю я-медленно и смотрю на нее. — Дония, вот если бы, как в старые времена, мать велела тебе выйти замуж за Гумера… ты бы вышла?

— Вышла бы.

— Вышла? — удивленно глядя на нее, повторяю я.

— Вышла бы, — удивленно глядя на меня, отвечает она. — А что? Ты… — она придвигается ко мне. — Ты что-нибудь такое… знаешь?

— Ничего не знаю.

Она сердито отвечает:

— Ты просто болтунишка! — и убегает к воде, мелко взвихривая золотистый песок.

7

Неожиданно приехал Гумер. На воскресенье. Я стал приставать к нему с вопросами, как там и что там.

— Да ничего, — отвечал он, посмеиваясь и беря сигарету губами прямо из пачки, яркой и незнакомой; и прикуривал он тоже особенно: не доставал спички и не шоркал о коробок, а резко вынимал руку из кармана, и в пальцах оказывалась зажженная спичка.

Мама, представьте себе, поставила ведерный самовар, будто у нас полон дом гостей. Гумер долго, покуда не вскипел самовар, утюжил брюки. Я подумал, он на свидание с Донией собирается, но, собравшись, он меня позвал. Прошвырнемся, говорит.

Пошумливали в вершинах тополя, а пыль пухло и вяло лежала не шевелясь: ветер был осторожный, шел только верхом. Миновали мы квартал, и тут я спохватился, что не зашли к Донии. Я хотел вернуться, но Гумер заговорил о чем-то таком далеком, что я ничего не сказал.

А все-таки за разговором мне удалось повернуть его обратно, и мы прошли-таки мимо дома Донии. Позади послышался стук открываемых створок. Я не оглянулся — мне-то зачем оглядываться, пусть он оглядывается. Но и он не оглянулся.

— Слушай, — сказал я, — дай-ка мне сигарету. И спички дай… Слушай, у тебя есть девчонка?

Он засмеялся счастливым смехом.

— Глянуть бы тебе хоть одним глазом на нее!.. Ты вообще что-нибудь понимаешь в девчонках? Девчонка… ну, понимаешь, все заводские шпарят за ней почем зря.

— Слушай, — сказал я, — дай-ка мне еще сигарету. И не зажигай так дурацки спичку!..