Родня

— Если бы я писал тебе, — говорил он, встретившись со мной, — если бы я хоть единственный раз написал тебе, ты знал бы, где меня найти!

Я мог бы ответить: «Прежде всего матери ты должен был написать». Но это — запоздалый упрек, я ничего ему не сказал. Как он ошибся!.. Он хотел скрыть от всех свои переезды, неустройство, метания, и вот некого было упрекнуть — не было другого виноватого.

3

Он еще куда-то уезжал, куда-то в тундру, на нефтеразработки, вернулся и опять поселился у сестры. Я к тому времени, закончив институт, жил в пригородном совхозе, часто наезжал в городок и встречался с Алпиком. Он работал в городской газете выпускающим и, посмеиваясь, говорил, что его держат главным образом за его математическую точность, необходимую при верстке газетных полос.

Он производил впечатление кое-что повидавшего и посерьезневшего человека. Да и разве не познал он горе потерн, разве Нурчик, ставший студентом, уже сам по себе не обозначал какой-то вехи в его жизни, разве его поездки и работа у черта на куличках, да и просто ушедшие годы не могли склонить его к умудренности и, если и не к подведению итогов, то хотя бы к воспоминаниям о прошлом? Он жадно расспрашивал о ребятах, с которыми мы когда-то учились, я отвечал, а он тут же спрашивал:

— А как Нина Захаровна? — с таким вроде неподдельным, даже обостренным интересом, что в иной миг я думал: уж не был ли он действительно влюблен? — А что, она по-прежнему ведет литкружок? Нет? Наверно, ей очень обидно, что ее питомцы не преуспели в литературе.

— Вряд ли она вспоминает о литкружке.

— А я все-таки думаю, что мы… что ее ученики что-то для нее значили, — сказал он таким тоном, будто его задело мое замечание.

Я ничего ему не ответил. И тут он вдруг спросил:

— А ты не знаешь, у Лазаря Борисовича были дети?

— Дети? Пожалуй, детей у него не было.

— Не было! И вот что я тебе скажу: я для него был как родной сын. Ведь недаром же ходили слухи, что он не прочь был усыновить меня.

Однако я не помнил подобных слухов.

— Да, да! — продолжал между тем Алпик. — Да, он относился ко мне точно к сыну. И он, знаешь, он просто преувеличивал мои способности. Каждому родителю кажется, что именно его сын обладает особенными способностями.

Стало быть, в своем пристрастии к Алпику учитель преувеличил его возможности? И, стало быть, ошибся?

«Что ж, — подумал я, — значит, Алпик все принимает на себя и ни в чем никого пе винит».

Итак, он опять жил у сестры. И заботы у него были все те же: не оставлять без призора своих племянниц, не уступить их такому ограниченному человеку, каким он без тени сомнения считал зятя. Он и без того кое-что уже упустил: старшая из племянниц, вертлявая, легкомысленная девица, с грехом пополам закончила школу и собиралась по совету отца сдавать в торговый техникум. Тут уже поздно было вмешиваться, и Алпик попросту умыл руки, но зато все внимание сосредоточил на младшей, Ляйле, — именно ее возил он когда-то на занятия изостудии.

— Лялька умна, — говорил он гордо, — не такая мещанка, как ее сестрица!

Нурчик, кажется, уходил из его рук. Что ж, в его возрасте всякая опека кажется обременительной и даже унизительной. И вот — оставалась Ляйла, единственный человек, который бездумно и охотно принимал его любовь и заботы.

Помню, говорит:

— Лялька на стройку собралась.

— А что, — говорю, — родители? Не хотят отпускать?

— О н  возражает.

— Ну, а ты?

— Я не отец ей.

— Вот поэтому ты и сказал ей: «Поезжай».

Он смеется:

— Нет. Я сказал: «Не пори горячку». И написал письмо на стройку.

— Так тебе и ответят.

— Уже ответили, — говорит он с улыбкой, — телеграфом. Мол, воспрепятствуйте поездке до совершеннолетия девчонок. Лялька-то с подружкой собираются.

— После телеграммы ты, конечно, и думать запретил о стройке.

— Я, — говорит, — еще одно письмо написал. Ведь нельзя так формально относиться… У девчонок такой порыв, это ж может судьбу их решить… вот я и написал, чтобы там отнеслись с пониманием.

— Так они уже уехали?

— Собираются. Да, брат, их не удержишь.

Ходили слухи, что после отъезда Ляйлы зять показал ему на дверь. Но я не поверил этому, то есть я не поверил, что только поэтому Алпик ушел из дома сестры. Теперь жизнь в доме сестры теряла для него всякий смысл, он бы и сам ушел.

Он очень грустил и оживлялся, лишь получив от девчонок письмо. Девчонки писали, что сперва с ними и разговаривать не хотели: приезжайте, мол, на будущий год, когда исполнится восемнадцать. Но кто-то отыскал его, Алпика, письмо, возымевшее сильное действие. Сперва им предлагали поработать в столовой, в библиотеке, в детских яслях, но девчонки твердили: «Мы приехали строить автомобильный завод!» В комитете комсомола им предложили поступить в профтехучилище. И вот они в училище, будут плиточницами и мозаичницами и через год, а то и раньше начнут работать, отделывать цеха будущего завода. «Живем, — писали они, — в поселке Сидоровка, но это ужасное название мы уже сменили, так что пиши на поселок Юный».

Он читал, и хорошо ему было, и хотелось куда-то ехать. Но куда? Не в Энск ли на стройку?